Плененные любовью - Элейн Барбьери

— Вот где теперь твое место, Аманда, — со мной, у меня в объятиях, и тебе следует оставаться здесь, а не там, внизу. Пожалуйста, ради всего святого, я умоляю тебя остаться! Я больше не могу без тебя!

Глазами, полными слез, она скользнула по его несчастному лицу и заставила себя отвернуться.

— Я уже приняла решение. Мне нужно вернуть сына домой.

Адам застыл, расставаясь с последней надеждой, затем он резко развернулся и пошел назад, чтобы привести лошадей. Молча посадил Аманду в седло и наклонился, чтобы поднять с земли Джонатана, но на миг задержался, прежде чем подать его матери, и пробормотал, обращаясь скорее к себе, нежели к ней;

— Странно… я как-то уже привык мечтать о том, как он станет звать меня отцом. — С коротким горьким смехом он отдал ребенка и вскочил на лошадь.

Аманда. старавшаяся ехать прямо за Адамом, была в смятении, и потому последовавший водоворот событий слился для нее в какой-то невообразимый вихрь. Уже на подъезде к деревне было видно, что на околице собиралась толпа зевак, наблюдавших за приближавшимися всадниками, и хотя вес узнали в женщине Аманду, никто не обратился к ней с приветствием. Вообще люди вели себя необычно тихо — появление Аманды со своим провожатым было встречено гробовым молчанием.

Аманда, споря с Адамом, в душе сомневалась, что ее примут с распростертыми объятиями. Так и случилось. Но она хотела верить, что абнаки не причинят вреда ребенку. И совсем не задумывалась Аманда над тем, что, подвергая риску собственную жизнь, в равной степени рискует и жизнью Адама. От этих мыслей Аманде вдруг стало не по себе.

— Адам, будь добр, помоги мне спуститься. — Ее непривычно громкий голос звенел от напряжения в зловещей тишине, по-прежнему царившей на краю деревни.

Адам спешился, подошел к Аманде и помог ей. Он замер рядом, настороженный, готовый ко всему, Аманда всматривалась в непроницаемые лица в надежде увидеть хоть одного человека, с которым была достаточно близко знакома. Вдруг стоявшие впереди расступились, и Аманда увидела знакомую приземистую фигуру. Стоило взглянуть на смуглое морщинистое лицо женщины, ставшей ей когда-то близкой и родной, и давно сдерживаемые слезы хлынули из глаз. Но и тогда Аманда не посмела первой двинуться к Нинчич, с тревогой надеясь найти в ее чертах хотя бы малейшие признаки дружелюбия. А старая индианка широко улыбнулась и простерла руки, промолвив:

— Иди сюда, моя доченька!

И Аманда кинулась вперед, прижимая к себе Джонатана, и крепко прижалась к этой доброй, полной любви женщине, и повторяла, тихо всхлипывая:

— Мама! Мама!

Не прошло и минуты, как Аманду принялись тискать в радостных объятиях еще две пары смуглых рук — это Мамалнунчетто и Чолентит с визгом и хохотом примчались встречать названую сестру. Только сердитый плач, который вдруг поднял Джонатан, заставил их немного ослабить объятия. Все обратили внимание на малыша. Счастливая родня принялась восторгаться им. Лишь теперь Аманда вспомнила про Адама и оглянулась туда, где он стоял, напряженно следя за происходящим. Она призывно замахала ему и, когда он подошел достаточно близко, за руку подвела его к Нинчич и представила просто, но с глубоким чувством: — Адам, мой самый дорогой и близкий друг.

Лошадь шла рысью по знакомой тропе, хотя Адам давно забыл про поводья и не обращал внимания на дорогу. Весь путь до форта Эдуард он проделал словно во сне, погруженный в невеселые думы.

Он снова и снова вспоминал неприветливые лица индейцев, встретивших их у края деревни, и неподдельную радость этой старухи, Нинчич, и се двух дочек — только благодаря их племя сменило гнев на милость. Медленно, неохотно индейцы один за другим потянулись к своей соплеменнице, чтобы приветствовать ее возвращение, но Адам все еще оставался начеку и следил, нет ли угрозы Аманде или ребенку. Тревога Адама возросла еще сильнее, когда он заметил одного из молодых воинов, стоявших в толпе. На какое-то мгновение индейцу изменила привычная выдержка, и его лицо выдало столь откровенное вожделение, что у Адама зачесались кулаки. Саскахокус, близкий друг Чингу, — так Аманда представила его позднее. «И готовый по-дружески заменить Чингу в твоей постели, — мысленно прибавил Адам.

Он мрачно потряс головой, стараясь избавиться от подобных мыслей, потому что понимал, как никто, — Аманда не имела ни малейшего понятия об истинных чувствах молодого абнаки. Адам снова судит Аманду не по совести, слишком ревнуя ее к Ч и игу — единственному мужчине, для которого оставалось место в ее сердце. Но Чингу давно погиб, а она все же решила вернуться в его племя. Как долго придется ждать, пока ей не наскучит одиночество и она не станет способна принять другую любовь? Впрочем, на этот счет Адам все равно мог не беспокоиться — ведь его отослали прочь раз и навсегда, с твердым напутствием выбросить ее из головы и начать жить так, как будто ее вообще нет на свете.

Однако Адам ничего не мог с собой поделать — перед ним постоянно маячило лицо того индейца, что уже успел прельститься Амандой, и жгучая ревность не давала ему покоя.

— Ну, ладно, Аманда, — шептал он сквозь стиснутые зубы, — ты добьешься своего. Я выброшу тебя из головы, как ты велишь. А ты мечтай себе на здоровье о своем покойнике, пока воспоминания не выцветут и одного абнаки придется сменить на другого — такого же шустрого и готового пойти по стопам своего дружка. Да, сейчас мне больно и одиноко, — разъярившись, утешал себя Адам, — но это ненадолго! Ты и глазом не успеешь моргнуть, как я найду себе другую, а потом еще одну — пока за множеством их лиц не забуду тебя!

Эта вспышка принесла ему некоторое облегчение, и Адам послал лошадь в галоп. Теперь ему не терпелось поскорее вернуться в форт.

В этом году зима налетела разом, внезапно, с первой стужей примерно в середине декабря и первой метелью, случившейся на той же неделе, Нетронутое белое одеяло, укутавшее землю, пробудило в душе Аманды новые тоскливые воспоминания. Как гордился Чингу ее мастерски пошитыми меховыми накидками, как он нахваливал ее, весело блестя глазами, пока она делала первые, смешные и неуклюжие, шаги на снегоступах, и как он учил ее с бесконечным терпением и упорством. Она вспоминала ту морозную ночь, когда они впервые заговорили о ребенке, росшем у нее во чреве, и Чингу сумел угадать в нем сына. Но больше всего с изнурительной, безнадежной тоской Аманда вспоминала о долгих, темных ночах любви, превращаемых Чингу в бесконечную сказку благодаря его нежности и чуткости. Какой одинокой и потерянной чувствовала она себя на пустой, холодной лежанке! Ее тело изнывало без ласки, без знакомого тепла его сильного, неутомимого тела. В удушающей ночной тишине Аманда старалась припомнить его голос — он так поэтично описывал ей свою любовь. Аманде не хватало его поддержки, его заботы, его физической и духовной силы — словом, всего, что олицетворял для нее Чингу.

Но мало-помалу время брало свое, и к исходу года Аманде пришлось смириться с очевидным — бесконечное цепляние за прошлое в итоге только усугубляет боль утраты и лишает сил, не давая жить. С муками, с горечью раскаяния, но ей пришлось постепенно вытеснить память о Чингу в тот уголок сознания, где хранились воспоминания о счастливом детстве, и заставить себя подумать о будущем.