Третий звонок - Михаил Козаков

– Так точно, Игорь Николаевич.

– Вот, Филипп Сергеевич, мы тебя решили нашим кинематографом заинтересовать. Тебе это и как артисту интересно будет…

В дверь постучали. И когда Петр Иванович ее открыл, милая официантка привезла на колесиках ланч…

Филипп налил мне рюмку и спросил:

– Тебе не скучно? Я не надоел?

Я покачал головой.

– Продолжай.

Я понимал, что ему нужно выговориться. Чувствовалось, что он исповедуется в первый раз. Рассказ его был неровен, он изобиловал ненужными подробностями, то и дело перебивался какими-то невнятными обрывками фраз, сказанными не мне, а скорее себе самому…

– Ну вот, стало быть, Миня, дальше наша беседа протекала за жратвой. Пили мало. Очень мало. Я пить боялся. Надо было ухо востро держать. Кусок в горло не лез, хотя пришел я туда действительно голодный.

Когда официантка ушла, Игорь Николаевич продолжил:

– Для тебя не секрет, надеюсь, что мы, Филипп Сергеевич, живем в капиталистическом окружении. И что у нас много врагов. Как внешних, так и внутренних…

«Начинается, – подумал я, услышав знакомые формулировки. – Начинается… Ну, Филипп, держись!»

– … и нам нужна помощь честных советских людей. И молодых в первую очередь. Ты комсомолец. Ты хороший артист. Ты на хорошем счету. И, думаю, можешь быть нам полезен.

– Чем я могу быть вам полезен, Игорь Николаевич? Я абсолютно не могу быть вам ничем полезен. Я актер. Я очень, очень много работаю, на мне семья, я часа не имею для отдыха… Я репетирую, играю, снимаюсь. Концерты, радио, ТВ. А еще надо много читать, смотреть другие спектакли… У меня нет времени даже с дочерью погулять, не то что еще чем-то заниматься… Потом, я абсолютно не умею хранить тайны… И вообще, давайте откровенно, Игорь Николаевич, я не стукач и людей таких презираю. Я считал, что отошли те времена, когда советский человек должен следить за другим советским человеком и доносы писать. Надо верить людям… Я люблю своих товарищей по театру и абсолютно ничем не могу быть вам полезен! Понимаете? Ничем!!!

– Филипп Сергеевич! Ну что вы разволновались…

– Я вам говорил, Игорь Николаевич, нервный он, – вставил Петр Иванович.

– Точно, я нервный! Это правда – я очень нервный! Я во сне сам с собой разговариваю… Мне мама и жена об этом не раз говорили.

– Филипп Сергеевич! Ты абсолютно прав. Отошли те времена. И люди в нашем учреждении сейчас совсем другие. Тебе это известно? Абсолютно другие. Другой стиль. Успокойся, даю тебе честное слово коммуниста, что никто тебе не предлагает следить, а тем более доносить на твоих товарищей и вообще советских людей. Ты меня понимаешь? Слово коммуниста. На советских, подчеркиваю, никто и в мыслях не имеет. Но есть не советские, а вот они нас интересуют, поскольку они не советские. Понял наконец?

– Понимаю. Но все равно, я-то тут при чем?! Я-то не советских не знаю. Я их в глаза не видел, кроме как в кино.

– А может, еще увидишь.

– Где? Когда?

– Это уже другой разговор… Мы к нему вернемся. Вопрос сейчас стоит так. И стоит крайне серьезно. Мы, работники органов, занимающиеся контрразведкой, блокированием действий иностранной разведки, и в частности, американской, обращаемся к тебе, советскому актеру, советскому гражданину, комсомольцу, с просьбой, с предложением помочь нам в этом ответственном государственном деле. Ну, что ты нам на это ответишь?

Миша, что я мог им ответить? Что я не советский человек, что я не комсомолец, что я не знаю, что есть американская контрразведка…

– Так ты что, согласился с ними работать?

– Нет, я не согласился! Точнее говоря, тогда я не дал ответа. Я опять стал говорить, что я актер, что это моя профессия и другой мне заниматься не дано! Некогда! Что я дьявольски много работаю, хотя я понимаю, как это, наверное, важно, и что, как советский человек, я и без их предложений – узнай что-нибудь про американские или другие козни – сам бы, не дожидаясь их приглашения, первый пришел на площадь Дзержинского и сказал об этом, как это бы сделал любой мой товарищ на моем месте. Но быть завязанным с ними я не могу, это не мой профиль. Я нервный. Я разговариваю по ночам…

Тогда на том и расстались. Нет, вру, опять мне дали бумажку, и опять я расписался о неразглашении государственной тайны.

– Ладно, Филипп Сергеевич, – заключил Игорь Николаевич, – вы подумайте. Мы подумаем. И созвонимся. Хорошо? Но вы подумайте, хорошенько подумайте… Это будет вам небезынтересно. «Железный занавес» поднят. Предстоит общение с иностранцами. Они вашим театром и вами лично интересуются. Избегать этого не следует. Это расширяет кругозор. И как актеру вам это будет крайне полезно. Кстати, вас, по-моему, собираются в Англию на фестиваль послать. Как? Не слыхали еще? Собираются. Собираются, Филипп Сергеевич. Так что подумайте. Сейчас не отвечайте. А мы еще с вами увидимся. Кстати, когда у вас «Ромео и Джульетта» идет в этом месяце? Моя жена ко мне пристала – все хочет вас на сцене посмотреть в роли Меркуцио…

Филипп перевел дыхание. Я наполнил рюмки.

– За тебя, Филя! За твоего Меркуцио. Ты колоссально эту роль играл.

– Спасибо, – сказал Филипп. – За Меркуцио! За ни в чем не виноватого Меркуцио, именем которого я воспользовался…

– Как? Не понимаю?

Филипп резко повернулся в кресле-вертушке на 360 градусов, пустил трехэтажный мат: в мать, в Бога, в душу и опять в мать в придачу…

– Я сам не понимаю, как я мог?! Как я мог?! Как мог?! Но уж коли правду, то до конца! Когда они меня заломали и я дал им согласие сотрудничать и помогать против американской разведки… Против американской, Миша! Клянусь памятью отца, памятью матери клянусь, что так оно и было! Ты веришь мне?! Ты должен мне верить, Миша! Ты-то ведь меня знаешь?! О наших людях речи не было ни разу! Эта сука, Игорь Николаевич, слово коммуниста сдержал. Его только американцы и интересовали почему-то! Так вот, когда я сломался, когда они меня так и эдак, и угрозой, и сказкой, и лаской заломали, стали думать о моей кличке добровольного сотрудника. Кличка! Как это там у них называется – псевдоним или еще как. Нет-нет, именно что кличка, как у собаки, кличка!..

– Филипп, не психуй.

– Прости, – у него были на глазах слезы. – Прости, Миша. Прости. Сейчас. Успокоюсь. Ну вот. Всё. Всё. В общем, подписался я в соглашении о сотрудничестве «Соколов», а в дальнейшем должен был подписываться «Меркуцио»… «Меркуцио»… – повторил он. – И подписывался «Меркуцио»… Что, Миня, страшно тебе слушать? Потерпи, голубчик. Это еще не все… Потерпи… Мне ведь больше некому все это рассказать… Ближе тебя у меня никого не осталось… Ни отца, ни мамы, ни Инги, а тогда от них я скрыл всю эту пакость… Да, Меркуцио… Стал я в другой раз Меркуцио…

– А что все-таки они от тебя хотели, Филя?

– Вот тут-то и был вопрос. Поначалу ничего. Понимаешь, абсолютно ничего. Только иногда знать о себе давали. Нет-нет, позвонит Петр Иванович и спросит: «Как дела, Филипп Сергеевич? Видел вчера тебя по телику. Хорошо. Как фамилия этой актрисы, которая вчера с тобой целовалась? Хорошенькая. Ну, как живешь-можешь? Что? В Англию? В августе? На фестиваль? Что будешь делать? Сцены Меркуцио играть? С кем? С тамошними актерами? Скажи на милость… А как же у тебя получится? Ты ведь по-английски ни бум-бум? A-а, ты по-русски, а они по-своему? А как же это возможно? Ну, это здорово. Туманный Альбион, значит, посетишь. Это хорошо. Помнишь, Игорь Николаевич тебе первый об этом сказал…»