Повседневная жизнь французов при Наполеоне - Андрей Иванов

Московский губернатор Ростопчин[291] издавал патриотические «афишки», вводя народ в заблуждение, но сам действовал сообразно обстановке. Из города заблаговременно вывезли архивы, общественные и государственные кассы. Дворяне и богатые купцы упаковывали свое имущество и готовили транспорт.

Видя это движение, простые горожане также оживились и стали готовиться к эвакуации. Французы, жившие в Москве, боялись проявлений насилия со стороны русских и попрятались.

Писатель Иван Лажечников[292], бывший новобранцем 1812 года, рисует картины встречи с пленными солдатами армии Наполеона: «Между тем как дядька мой устраивал дорожные сборы, поехал я за город, к Филям и на Поклонную гору, куда народ стекался смотреть на пленных французов, взятых в деле бородинском. Солнце уж западало, но, далеко не доходя до земной черты, скрывалось в туманном горизонте, который образовали жар и пыль, поднятые тревожною жизнью города и еще более тревожною жизнью между городом и отступающим войском. В Филях нашел я действительно много пленных разнородных наций. В речах и поступках своих французы казались в это время не пленниками нашими, а передовыми великой армии, посланными занять для нее квартиры в Москве».

Наполеона ждало великое разочарование — никто из русских не вышел его приветствовать. Поговорить он смог только с «московскими французами».

У Дорогомиловского моста приведен был к нему книгопродавец Рис. Когда москвичи бежали, Рис остался в городе при своей лавке. Выйдя на звуки труб и барабанов, он был схвачен французами и представлен императору.

— Кто ты? — спросил Наполеон.

— Французский книгопродавец.

— А! Стало быть, мой подданный.

— Да, но давнишний житель Москвы.

— Где Ростопчин?

— Выехал.

— Где городское управление?

— Также выехало.

— Кто же остался в Москве?

— Никого из русских.

— Быть не может! — воскликнул император.

Рис, говорят, поклялся в истине своих слов. Тогда Наполеон нахмурил брови и, постояв некоторое время в глубокой задумчивости, скомандовал: «Марш, вперед!»

«Французы, жители Москвы, — пишет Сегюр, — решились наконец выйти из своих убежищ, где они прятались в течение нескольких дней, чтобы избежать народной ярости».

«В надежде, что французская армия действительно сменила арьергард русских, мы, жившие в Москве французы, осмелились открыть ставни, — вспоминает мадам Домерг, жена театрального режиссера. — Подняли шторы; прижав лица к стеклам, мы старались узнать, что происходило на улице, как вдруг сильные удары в дверь снова возбудили в нас ужас. Мы поскорей закрыли окна и ставни. Опять стучат. То же молчание с нашей стороны. Наконец энергическое восклицание на чистом французском языке уничтожило всякое сомнение в том, кто были наши посетители. Это французы, освободители! Мы суетимся, спешим, летим отворять… “Черт возьми, сударыня! Когда люди сделали две с половиной тысячи верст беглым шагом, чтобы иметь удовольствие видеть вас, вы могли бы, кажется, проворнее отворить, потому что, если я не ошибаюсь, судя по кокарде нашего великого императора, вы француженка, не так ли?”»

О следующем акте великой драмы рассказывает актриса Луиза Фюзиль: «Слуги в панике вбежали в наши комнаты и сказали, что полиция стучалась во все двери и приказывала жителям уйти, потому что собирались поджечь город, а пожарные насосы все увезли…»

Москва загорелась, и никакие усилия слуг императора не могли остановить пламя. Наполеон хотел сохранить город в полном порядке и отдавал соответствующие распоряжения еще до того, как въехал в Кремль. Благородство, милость к побежденным — важные козыри в политической игре, которую он вел.

Но все пошло прахом! Все жертвы напрасны, все планы нарушены! Любитель порядка столкнулся с таким хаосом, которого не мог обуздать!

Барон Ларрей рассказывал о том, что люди низкого сословия, оставшиеся в Москве, бродили от одного дома к другому, повсюду гонимые пожаром, и испускали жалобные стоны. Желая спасти самое ценное из имущества, они сгибались под тяжестью узлов, но часто бросали их, чтобы убежать от языков пламени. Женщины несли на плечах одного, а то и двух детей и тащили других за руку. Чтобы уйти от смерти, грозившей им отовсюду, они бежали, подобрав юбки, и укрывались за домами, однако сильный огонь вынуждал их вскоре бежать дальше. Многие, не сумев выбраться из этого лабиринта, нашли там свой горестный конец. Ларрей видел стариков с опаленными огнем бородами, которых их дети спешили вывезти на тележках из этого ада.

«Горели и Кремлевские ряды — огромное здание с портиками, похожее на парижский Пале-Рояль».

Один французский офицер впоследствии писал, что со времени революции не было такого беспорядка в армии: «Все улицы были полны человеческими трупами, перемешанными с падалью лошадей и других животных… Здесь кричали караул… там жители выдерживали в домах настоящую осаду, защищая свои очаги, уже ограбленные и переограбленные, против окончательного разорения от пьяного солдатства, доведенного до бешенства вином и этими попытками сопротивления».

Московский католический священник, очевидец событий, говорит: «Солдаты не щадили ни стыдливости женского пола, ни детской невинности, ни седых волос старух… горемычные обитатели, спасаясь от огня, были принуждены укрываться на кладбищах».

«Церковная утварь, образа и все священные вещи верующих, — продолжает аббат, — были пограблены или позорно выброшены на улицы. Священные места были превращены в казармы, бойни и конюшни; даже неприкосновенность гробниц была нарушена. Никогда города, даже взятые приступом, не подвергались большим поруганиям».

Когда Лев Толстой работал над романом «Война и мир», то в числе прочих документов и свидетельств он использовал письма М. Волковой, московской дамы высшего света, к ее петербургской подруге и родственнице В. Ланской.

Мария Волкова подробно пишет о настроениях, надеждах и страхах москвичей до прихода Наполеона в столицу. Здесь можно прочесть рассказы о победах русского оружия, оказавшиеся ложными слухами, о побитых толпой иностранцах, принятых за французов, о радости людей при известии о назначении Кутузова на пост главнокомандующего русской армией и даже краткие описания битв.

Наконец дело дошло до отъезда из столицы, обреченной на сдачу врагу. Люди устремились в Рязань, Нижний Новгород, Ярославль. Волкова отправляется вначале в Рязань, а через несколько дней приезжает в Тамбов.

Оттуда она пишет В. Ланской 3 сентября: «Ведь ежели Москва погибнет, все пропало! Бонапарту это хорошо известно; он никогда не считал равными наши обе столицы. Он знает, что в России огромное значение имеет древний город Москва, а блестящий, нарядный Петербург почти то же, что все другие города в государстве. Это неоспоримая истина».