Мао Цзэдун - Александр Панцов

Разумеется, взятие столь важного населенного пункта можно было считать большой удачей гоминьдановской армии. В начале ноября Политический совет ЦИК ГМД принял решение перенести в Ухань из Кантона резиденцию Национального правительства, и через месяц часть министров (в основном левой ориентации) вместе с Бородиным перебрались на новое место. 1 января Ухань был официально провозглашен столицей гоминьдановского Китая1. Ближайшая победа Гоминьдана над милитаристской реакцией во всей стране становилась очевидной.

В самом начале ноября Мао Цзэдун выехал из Кантона. Однако путь его лежал не в Ухань, а в Шанхай. По решению ЦИК КПК он вновь переходил на работу в центральный аппарат партии. На этот раз ему предстояло возглавить только что созданный комитет крестьянского движения, в котором надо было бок о бок работать с самим Пэн Баем, наиболее известным организатором крестьян Гуандуна. Всего под началом Мао должно было быть шесть человек. И каждый из них успел зарекомендовать себя на партийной работе в деревне2. Но все же Мао выделялся даже на их фоне, несмотря на то, что реального опыта работы среди крестьян у него было значительно меньше, чем, например, у того же Пэн Бая. Его взгляды по крестьянским проблемам вызывали симпатию многих лидеров КПК, которые, как мы помним, сами были достаточно левацки настроены. В сентябре 1926 года, например, член Центрального бюро КПК Цюй Цюбо рекомендовал отделу пропаганды ЦИК положить в основу его работы идеи Мао, высказанные им в одной из статей по крестьянскому движению. Имелись в виду известные нам идеи борьбы крестьянства против «величайшего врага революции» «феодально-патриархального» класса дичжу. Возможно, именно Цюй Цюбо и настоял на назначении Мао секретарем комитета крестьянского движения3.

Не исключено, что кандидатуру Мао поддержал и Войтинский, который с июня 1926 года находился в Шанхае в качестве председателя вновь организованного Дальневосточного бюро ИККИ (помимо четырех сотрудников Коминтерна в бюро входили Чэнь Дусю и Цюй). С самого начала Северного похода Войтинский на свой страх и риск добивался от ЦИК КПК проведения решительной и радикальной политики в крестьянском вопросе, настаивая на форсировании аграрной революции4.

Противился ли назначению Мао генсек Чэнь Дусю, неизвестно. Скорее всего, нет: «Старик» ведь по-прежнему пользовался огромным уважением в руководстве партии, и без его согласия Мао вряд ли мог получить этот пост. Разумеется, Чэнь, сам придерживавшийся левых взглядов, как всегда, маневрировал. С одной стороны, прислушивался к левому Войтинскому, с другой — стремился заверить Сталина, что экстремизма, грозящего единому фронту, более не допустит. Вскоре после начала Северного похода, 12 июля 1926 года, Чэнь даже созвал в Шанхае еще один пленум Центрального исполкома, на котором была принята «вялая», по выражению Чжан Готао, резолюция о крестьянском движении5. Она, как и открытое обращение КПК к крестьянам, изданное в октябре 1925 года, призывала земледельцев лишь к борьбе за снижение арендной платы и ссудного процента, облегчение их налоговой эксплуатации и запрещение спекуляции. «Крестьяне! Все как один поднимайтесь на борьбу против продажных чиновников, тухао и лешэнь, против непосильных налогов и бесчисленных поборов, взимаемых милитаристскими правительствами!» — говорилось в резолюции6. И только! Ни Цюй Цюбо, ни Чжан Готао, ни Тань Пиншаню, ни многим другим коммунистам это не нравилось. В оппозицию генсеку в то время встал даже его собственный сын, Чэнь Яньнянь («Сяо Чэнь» — «Маленький Чэнь», как его называли в партии), возглавлявший крупнейшую на тот момент провинциальную организацию КПК — гуандунскую. Он и его товарищи подчеркивали, что «резолюция Ц[И]К о крестьянах не была основательной». Они требовали, чтобы «по мере успешного развития Северного похода» был выдвинут «лозунг аграрной революции: „распределение земли между крестьянами“, для мобилизации крестьян на проведение похода». Но Генеральный секретарь был бессилен что-либо сделать: ведь именно он отвечал за безукоризненное проведение в жизнь сталинского курса в Китае, а потому должен был «наступать на горло собственной песни».

Может быть, именно для того, чтобы как-то выйти из столь противоречивого положения, он и согласился на назначение Мао, втайне надеясь с помощью этого «знатока» крестьянства «протолкнуть» в деревне «левый» курс в обход Коминтерна (в случае провала всю вину можно было свалить на «заблуждавшегося» секретаря комитета).

Вряд ли Мао догадывался об этой игре. 6-й набор курсов крестьянского движения, во главе которого он стоял, к тому времени, когда его пригласили в Шанхай, уже два месяца как закончил занятия, и он мог с легкой душой принять новое назначение. Одновременно с ним из Кантона выехала вся его семья. Его дорогая «Зорюшка» вновь ждала ребенка (она находилась на пятом месяце), так что по обоюдному согласию было решено, что она вместе с детьми и матерью вернется в Чаншу7. Что за судьба! Они опять расставались, но Кайхуэй больше не сетовала. Она понимала: Мао нужен был революции, которая, как огненный смерч, стремительно неслась по стране.

В Шанхае он, однако, долго не задержался, быстро разобравшись в хитросплетениях внутрипартийной политики. Обстановка в аппарате ЦИК была крайне нервная, партийное руководство раздирали склоки и дрязги. Большую власть приобрел Пэн Шучжи, к которому Мао после истории с Сян Цзинъюй и Цай Хэсэнем мог испытывать только презрение. К тому же за несколько дней до того, как Мао Цзэдун сошел на берег реки Хуанпу, баланс сил между радикалами и умеренными в руководстве КПК изменился. В то время как Мао плыл из Кантона в Шанхай, Войтинский получил директиву из Москвы, прозвучавшую как гром среди ясного неба. Опасаясь за исход Северного похода, Сталин дал указание китайской компартии перейти к тактике дальнейшего отступления, сделав на этот раз уступки даже гоминьдановским «правым»! «Отступить, чтобы потом лучше прыгнуть» — так позже характеризовал эту тактику один из сталинских публицистов, редактор журнала «Коммунистический Интернационал» Александр Самойлович Мартынов8.

Сталин исходил из того, что с развитием военной обстановки в Китае баланс сил в ГМД становился все очевиднее не в пользу китайской компартии, а потому КПК демонстрировала полное бессилие в вопросе об очищении Гоминьдана от «антикоммунистов». 26 октября по предложению сталинского единомышленника, наркома по военным и морским делам СССР Климента Ефремовича Ворошилова Политбюро ЦК ВКП(б) приняло директиву, запрещавшую развертывание в Китае борьбы против буржуазии и феодальной интеллигенции, то есть тех, кого Коминтерн традиционно относил к «правым». Разумеется, надежды на будущую коммунизацию чанкайшистской партии ни у Сталина, ни у его сторонников не исчезли. Речь шла только о смене тактической линии. (Интересно, что, комментируя октябрьскую директиву уже после поражения коммунистического движения в Китае, на июльско-августовском пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) 1927 года, Сталин охарактеризовал ее как досадное недоразумение. «Это была отдельная эпизодическая телеграмма, абсолютно не характерная для линии Коминтерна, для линии нашего руководства», — объяснил он, назвав указанную директиву «бесспорно ошибочной»9. Как отдельное, сиюминутное событие оценил ее и Ворошилов, который, правда, считал ее безукоризненно правильной10. Не странно ли?)