Цицианов - Владимир Лапин

* * *

Вторым после дворянства по влиянию сословием в Грузии было духовенство. Разумеется, Цицианов осознавал необходимость установления с ним добрых отношений, а также использования авторитета священнослужителей для поддержки мер правительства. Задача эта оказалась не из простых. Некоторые пастыри по своим нравам мало чем уступали буйным князьям. Вот например: «…При совершении обряда погребения архиепископа Самтаварского и Цилкианского Иоанна по случаю спора за место между протоиереем Соломоном, церкви ведомства католикоса, и протоиереем же первого здешнего собора, Сион именуемого, — когда митрополит Арсений, первенство обряда сем занимавший, настаивал, чтобы первый уступил место последнему, то от сего произошла ссора, сопровождаемая дракой между митрополитом и протоиереем Соломоном, который, не могши удержать своего места, ушел из собора. По возвращении же из церкви митрополита Арсения несколько вооруженных людей разбойнически напали на него дорогой и ранили его и нескольких его служителей, и что по замечанию его, люди сии должны быть дети помянутого протоиерея Соломона и служители католикоса и обеих цариц…»[362]В царствование Александра I такая скандальная хроника попадала в рапорты на высочайшее имя только в тех случаях, когда до царя доходили известия о чем-то вопиющем и монарх желал узнать подробности для определения меры наказания. Цицианов же отправил рапорт 10 февраля 1803 года без запроса из столицы. Можно предположить, что главнокомандующий готовил почву для вмешательства в дела Грузинской церкви: коронная власть не могла оставить без внимания то, что видные посты в ней занимали люди, не стеснявшиеся устраивать потасовку прямо в церкви, да еще во время службы. Нападение же на митрополита Арсения вообще выходило за всякие рамки.

Одной из бед Грузинской церкви была ее бедность. Недостаток средств на содержание храмов и даже на пропитание испытывали не только сельские священники, но и главы епархий. В этой связи еще в 1801 году Александр I выступил за уменьшение числа «высоких духовных званий». Одним из шагов на этом пути было слияние малолюдных епархий. Однако после смерти главы Цилкианской епархии католикос Антоний не упразднил ее, не слил с соседней епархией, а передал в управление своему родственнику. Рассыпая в письме католикосу почтительные слова, Цицианов одновременно в жесткой форме потребовал беспрекословного выполнения царской воли[363]. Для того чтобы улучшить состояние церковных зданий, обогатить их убранство, Цицианов 18 февраля 1804 года потребовал от католикоса Антония обратить на это доходы от продажи восковых свечей, ранее являвшиеся доходом священнослужителей, и запретить с 1 апреля торговлю свечами вне церкви.

Вскоре после своего прибытия в Грузию Цицианов приказал произвести ревизию собственности местной церкви. Но даже по прошествии восьми месяцев он не смог получить нужных сведений. Католикос и его подчиненные всячески затягивали дело. Правительство также занимал вопрос о пополнении рядов черного и белого духовенства. По существовавшим в Грузии законам любой крестьянин, даже крепостной, при желании мог уйти в монастырь или стать священником. С точки зрения российского дворянина, это выглядело совершенным вольтерьянством. Не существовало никаких штатов церковнослужителей, правительство не контролировало посвящения в сан, что также было совершенно нетерпимо в «регулярном государстве». Главнокомандующий занимал в этих вопросах совершенно определенную позицию. Это видно из его письма католикосу Антонию от 23 марта 1804 года: «8 месяцев не достигнув переписи духовных имений… до сего часа желая вседушно не навлечь справедливого гнева на вас от Его императорского величества… не имел счастья всеподданнейше донести Его императорскому величеству о таковом постыдном промедлении… Всякий архиепископ и епископ посвящает как в священники, так и других служителей должности, а архимандриты в монахи постригают без всякого разбора, по воле своей, не взирая ни на лета, ни на звание, ни на состояние человека, так что и крепостных людей вольны постригать в монашеский чин невозбранно от помещика. Таковые правила, злоупотреблением рожденные и корыстью поддерживаемые, заставляют меня опасаться, чтоб одна половина Грузии не обратилась в иноческий сан, а другая — в белое духовенство… Известно, сколь бедны здешние церкви и монастыри, пребывая в постыдном для христианства состоянии как нелепием своим, так и священнослужителями, едва читать умеющими; умножением же священников и монахов отъемлется от церквей и монастырей доход, могущий быть обращен на снабжение церквей и монастырей необходимой и соответствующей храму Божьему утварью и священнослужителями, достойными святыни, к коей прикасаются как по сердцу, так и по уму, научаясь в семинарии… Есть церкви, не имеющие дохода… и имеющие 14 священников. Покорнейше прошу приостановить как пострижение в монахи, так и посвящение в священники, дьяконы, подьяконы и дьячки, доколе собранные сведения о духовном имении буду иметь счастье представить Его императорскому величеству… и испросить штата как церквам приходским, так и монастырям…» Через две недели католикос сообщил, что всякое посвящение в сан и пострижение в монахи приостановлены до утверждения штатов монастырей и приходов[364].

В общении с католикосом Антонием князь Цицианов удивительным образом сочетал почтительность с такими выражениями, которые при самом снисходительном отношении к ним не могли трактоваться иначе как оскорбительные. Внимательное чтение их переписки позволяет прийти к заключению, что главнокомандующий разделял три объекта: собственно первое лицо Грузинской церкви, личность католикоса и порядки, царившие в церкви. Если Антоний-католикос пользовался безусловным уважением, то Антоний-человек уже мог почувствовать уколы в свой адрес, а слова в адрес местных церковных порядков генерал явно не выбирал. Характерным является ответ Цицианова на просьбу главы грузинских христиан продлить оплату архимандриту Герасиму и его брату, которые обучали священников церковному пению: «Почтеннейшее письмо ваше… имел честь получить и спешу почтеннейше донесть вашему святейшеству, что, сколько бы жадно я ни желал выполнить волю вашу, но как принято за правило вознаграждать по грамотам последнего царя Георгия XII, то я и приступить к ходатайству не смею. Между тем, не могу по преданности своей не изъяснить вашему святейшеству, что успех в научении пению церковному не отвечал ожиданиям, потому что, сколько я ни слыхал оного в церквах здешних, все похожи на блеяния козли, и буде бы ваше святейшеству благоугодно было приказать учить Киевской ноте, переведя все окти на русский язык, то церкви пастырства вашего святейшества украшены были бы вящще ко славе о вашем попечении. Изложа преданнейшую мою мысль, имею честь при испрашивании архипастырского своего благословления…»[365] Через две недели Цицианов вновь рассыпается в почтительных выражениях в письме по поводу судьбы никозского епископа Афанасия, но завершает письмо угрозой донести свое мнение по этому вопросу до сведения императора, «…не скрывая неустройств здешнего духовенства и небрежения оным пользы церковной»[366].