Судьбы и фурии - Лорен Грофф

Она вышла на улицу, дошла до продуктовой лавки на углу и стояла там, дрожа с головы до ног, пока продавец взвешивал спаржу для дамы в странной шляпе. Он всегда был добр к Аурелии и зимой угощал ее апельсинами. Когда они остались одни, он склонился к ней через прилавок, улыбаясь, и Аурелия шепотом поведала ему, что увидела у себя дома. Его лицо оцепенело, и он сорвался с места.

Позже она уже летела на самолете через Атлантический океан. Внизу расстилались облака, вода то и дело морщилась и разглаживалась. Рядом с ней сидел незнакомец, руки у него были мягкие, как подушки, а его ласковая рука все скользила и скользила по волосам Аурелии, пока девочка спала.

Проснулась она уже в новой стране.

ПРЕПОДАВАТЕЛИ ФРАНЦУЗСКОГО в Вассаре были ею очарованы.

– У тебя совершенно нет акцента! – восклицали они.

– Возможно, это потому что в прошлой жизни я была маленькой французской девочкой? – легко отвечала она.

Но в этой жизни она была американкой и говорить должна была как американка. После жизни во Франции ее родной язык нисколько не пострадал. Но, так же как корни выталкивают мелкие камешки, пробиваясь наверх, французский иногда пробивался сквозь английский.

Она часто говорила Лотто:

– Моя forte[37] – заставлять жизнь нестись по рельсам, и никак иначе. – В ее устах это звучало по-женски сильно, но Лотто обычно с любопытством смотрел на нее и переспрашивал.

– Ты имела в виду for tay? – переспрашивал он, видоизменяя слово на американский манер так, что смысл терялся и получалась околесица.

– Ну конечно, – отвечала она в таких случаях.

Ну и конечно же все эти faux amis[38] билингвизма.

Она путала слова «действительно» и «сейчас», «злоупотребление» и «заблуждение».

– Я просто задыхаюсь, – сказала она однажды в вестибюле театра во время очередной премьеры, когда Лотто захлестнула толпа. – Не могу дышать в таком изобилии, – сказала она, подразумевая огромное скопление людей вокруг, что, впрочем, не было такой уж серьезной ошибкой.

И все же, несмотря на свое свободное владение языком, она часто ошибалась.

Всю свою взрослую жизнь Матильда считала, что завещания, сертификаты о рождении, паспорта и фотографии всех до единой маленьких девочек хранятся в месте под названием Позитный банк. Хотя гипотетически безопасность такого хранения была бы очень и очень сомнительна.

7

ЕЕ ЯЗЫК ВСЕ ЕЩЕ НЕ ЗАЖИЛ после аварии. Матильда теперь мало разговаривала. Язык болел, и поэтому она предпочитала помалкивать, потому что во время любого разговора невольно демонстрировала свой позор.

По ночам она выбиралась из дома и встречалась со случайными мужчинами. С доктором в медицинском халате, пропахшем йодом и гвоздичными сигаретами. С усатым мальчишкой-заправщиком из «Стюарта», который мог долбить ее часами, как одинокая буровая вышка на высушенных техасских землях. С мэром маленького городка, где она и Лотто когда-то были так счастливы. С владельцем боулинг-клуба. Со скромным divorcé[39], чье постельное белье, к ее огромному удивлению, пахло цветами. С ковбоем в сапогах за четыре сотни долларов, о чем он с гордостью ей поведал. С чернокожим городским саксофонистом, который играл на свадьбах.

Она умудрилась создать себе имя, не произнеся при этом ни слова.

Потом были: школьный завуч, владелец охотничьего лагеря, фитнесс-тренер с мышцами, похожими на ручные гранаты, малоизвестный поэт из города, с которым они с Лотто были знакомы и который навещал Матильду в те минуты, когда горе накатывало на нее неожиданно и сильно. Он вставлял в нее пальцы, и она чувствовала холодок от его обручального кольца.

Она не побрезговала даже толстым лысеющим водителем школьного автобуса. А ведь он всего лишь хотел ей поплакаться.

– Это отвратительно, – воскликнула она, стоя в лифчике в центре номера в небольшом мотеле. В тот день она плавала в бассейне и закутала волосы полотенцем. Несколько прядей свисали, точно дохлые змейки. – Прекрати рыдать!

– Я не могу! – сказал он. – Мне жаль.

– Тебе… жаль.

– Просто ты такая красивая, а я такой одинокий…

Она тяжело опустилась на край кровати. На одеяле была нарисована какая-то сцена из джунглей.

– Можно я положу голову тебе на колени? – спросил он.

– Если так нужно, – ответила она. Он прижался щекой к ее бедрам. Матильда напряглась, почувствовав тяжесть его головы. Волосы у него были мягкие и пахли тем самым мылом, у которого нет запаха. С такого ракурса его кожа казалась очень нежной и розовой, совсем как у поросенка.

– Моя жена умерла, – сообщил он, и его губы защекотали ее ногу. – Шесть месяцев назад. Рак груди.

– Мой муж умер четыре месяца назад от аневризма, – сказала Матильда и повисла пауза. – Я выиграла, – сказала она.

Он обдумывал это, теперь уже его ресницы щекотали ее ногу.

– Так ты знаешь? – сказал он.

– О да.

Из-за светофора, стоящего на улице напротив мотеля, их комната наполнялась миганием красного света.

– Как ты справляешься с этим? – спросила она.

– Мои дети зовут меня дамой с кастрюлями. А еще я начал мастерить бумажного змея. Это все так глупо, – сказал он.

– А у меня нет детей, – сказала она.

– Мне жаль.

– А мне нет. Это лучшее решение в моей жизни.

– Как же тогда ты справляешься?

– Вышибаю в постели мозги из всяких отвратительных типов.

– Эй!

Они рассмеялись.

– И как ты себя чувствуешь после?

– Ужасно.

– Тогда зачем ты это делаешь?

– Мой муж был моим вторым мужчиной, – медленно произнесла она. – Я хранила ему верность двадцать четыре года. Хочу узнать, что я потеряла.

– И что ты потеряла?

– Ничего. Мужчины ничего не смыслят в сексе. Исключением был только мой муж.

Про себя она все же подумала о парочке приятных сюрпризов, но в целом сказала правду.

Он поднял свое округлое, похожее на луну лицо. У нее на бедре осталось розовое пятно. Мужчина посмотрел на нее с надеждой:

– Мне часто говорят, что я превосходный любовник.

Матильда через голову натянула платье и застегнула свои сапоги.

– Боюсь, ты ошибся «дверью», приятель.

– Да ладно тебе! Много времени это не займет!

– Господь всемогущий, – сказала она и взялась за дверную ручку.