Друсс - Легенда - Дэвид Геммел

Она провела его в глубь пещеры, к каменному алтарю, окруженному прикрепленной к сталагмитам золотой проволокой. Старуха велела Аниндаису переступить через проволоку и стать в кругу у алтаря, где стояла серебряная чаша с водой.

— Смотри в воду и повторяй за мной.

— А ты почему осталась снаружи?

— Там негде сесть, а мои старые ноги устали. Начнем.

Оликвар первым из Бессмертных увидел Друсса, идущего вниз с холма. Когда это произошло, солдат сидел на перевернутом бочонке, штопая чулок. Он вскочил, отложил свое рукоделие и окликнул Друсса по имени. Слышавшие это солдаты подняли головы, а Оликвар бросился Друссу навстречу и крепко обнял его.

Сотни воинов собрались вокруг, вытягивая шеи, чтобы разглядеть знаменитого императорского бойца, который дерется, как десять тигров.

Друсс усмехнулся старому товарищу.

— Что-то у тебя в бороде стало больше седины, чем мне помнится.

— Я старался, — засмеялся Оликвар. — Ох, дружище, до чего же я рад тебя видеть!

— Ты без меня скучал?

— Да нет, скучать было некогда. — Оликвар кивком указал на стены Реши. — Они хорошо дерутся, эти наашаниты. У них тоже есть знаменитый боец, славный воин: Мишанек.

Улыбка сошла с лица Друсса.

— Посмотрим, какой он боец.

Оликвар повернулся к Зибену и Эскодасу:

— Мы слышали, что вам не пришлось освобождать нашего друга — он сам прикончил убийцу Кайивака, а заодно и половину его людей. Правда это?

— Погоди, я тебе об этом спою, — пообещал Зибен.

— В песне будут и драконы, — улыбнулся Эскодас. Оликвар провел всех троих сквозь отряды примолкших воинов к шатру на берегу реки. Усадив их там, он достал кувшин вина и несколько глиняных кубков.

— А ты похудел, — сказал он, глядя на Друсса, — и глаза у тебя усталые.

— Налей мне, и они снова заблестят. Откуда эти черные плащи и шлемы?

— Мы теперь зовемся Бессмертными, Друсс.

— Ты что-то не похож на бессмертного, — заметил Друсс, глядя на окровавленную повязку на правой руке Оликвара.

— Это только звание — но звание почетное. Двести лет Бессмертные были отборной гвардией императора. Туда попадали только лучшие из лучших. Но около двадцати лет назад командир Бессмертных, Вуспаш, поднял мятеж, и полк был распущен. Теперь император создал его заново — из нас! Это большая честь — войти в число Бессмертных. Да и жалованье нам платят двойное! — подмигнул Оликвар.

Наполнив кубки, он раздал их новоприбывшим. Друсс осушил свой одним глотком, и Оликвар налил ему еще.

— Как идет осада? — спросил Друсс.

— Мишанек держит оборону. Это настоящий лев, Друсс, неутомимый и беспощадный. Он победил Бодасена на поединке. Мы уж думали, что войне конец, ан нет. Император со своей стороны поставил двести повозок с провизией — у них в Реше голод. А они в случае победы Бодасена обещали открыть ворота, но с условием, что наашанитам позволят уйти беспрепятственно.

— Неужто он убил Бодасена? Тот так мастерски фехтовал.

— Нет, не убил, только ранил в грудь. Смертельный удар он не стал наносить. Первые пятьдесят повозок отправили час назад, остальные подойдут к ночи. Теперь нам придется подтянуть пояса.

— Почему же он не убил его? — недоуменно спросил Зибен. — Горбен мог бы отказаться от доставки еды — ведь поединки всегда заканчиваются смертью?

— Так-то оно так, но этот Мишанек не такой, как все.

— Можно подумать, он тебе нравится, — буркнул Друсс, приканчивая второй кубок.

— Боги, Друсс, он не может не нравиться. Я все-таки надеюсь, что они сдадутся — не хотелось бы убивать таких хороших бойцов. Война-то все равно кончена — мы последние. Зачем же погибать зазря — что им, что нам?

— Мишанек держит у себя мою жену, — холодно произнес Друсс. — Он женился на ней обманом, лишив ее памяти. Она забыла меня.

— Не могу в это поверить.

— По-твоему, я лгу? — процедил Друсс, положив руку на топорище.

— А теперь вот я глазам своим не верю. Что с тобой такое, дружище?

Рука Друсса дрогнула — он убрал ее и потер глаза. Сделав глубокий вдох, он заставил себя улыбнуться.

— Я устал, Оликвар, и вино помутило мой разум. Но то, что я сказал, правда: мне рассказал это жрец Паштара Сена. Завтра я влезу на эту стену и отыщу Мишанека. Увидим тогда, такой ли он особенный или нет.

Друсс поднялся и ушел в шатер. Оликвар, помолчав немного, заговорил:

— Жену Мишанека зовут Патаи. Я слышал о ней от жителей, бежавших из города. У нее добрая душа: когда в городе была чума, она обходила больных и умирающих, утешала их, приносила лекарства. Мишанек обожает ее, а она его. Это все знают. И я снова скажу: не такой он человек, чтобы брать женщину обманом.

— Что поделаешь, — сказал Эскодас, — такая уж судьба. Там, где двое мужчин и одна женщина, должна пролиться кровь. Правду я говорю, поэт?

— Да, как это ни печально. Но я невольно задаю себе вопрос, что она почувствует, когда Друсс явится к ней, залитый кровью ее возлюбленного.

Друсс, лежащий на одеяле в шатре, слышал каждое слово, и слова вонзались в его душу, словно огненные ножи.

Мишанек, прикрыв рукой глаза от заходящего солнца, смотрел на вентрийский лагерь. Только что туда спустился какой-то воин, и солдаты с радостными возгласами собрались вокруг него.

— Как ты думаешь, кто это? — спросил его кузен Щурпак. Мишанек перевел дух.

— Мне думается, это Друсс, императорский боец.

— Ты будешь с ним драться?

— Не знаю, даст ли нам Горбен такой случай. В поединке нет нужды — мы и так не продержимся долго.

— Продержимся, пока Нарин не вернется с подкреплением, — возразил Щурпак. Мишанек не ответил ему. Он услал брата из города с письменной просьбой о помощи, хотя и знал, что помощи ждать неоткуда. Он сделал это с единственной целью — спасти Нарина.

И себя заодно, всплыла откуда-то непрошеная мысль. Завтра первая годовщина его свадьбы — день, в который, по предсказанию Ровены, он должен погибнуть рядом с Нарином и Щурпаком. Теперь, когда Нарин ушел, пророчество, быть может, и не осуществится. Мишанек плотно зажмурил усталые глаза — под веки ему словно песку насыпали.

Подкоп под стену уже подвели — теперь вентрийцы дождутся благоприятного ветра и подожгут туннель. Теперь перед Решей собралось не менее одиннадцати тысяч солдат, а защитников всего восемьсот. Мишанек посмотрел вправо и влево вдоль стены, где сидели усталые наашаниты. Разговоров почти не было слышно, и к еде, только что доставленной из города, никто не притронулся.