Снеговик - Ю Несбе

— А как вы играете, Стёп? — поинтересовался Боссе с невинным выражением лица, которое подчеркивало не невинный подтекст.

Уда обрадовалась: вопрос предложила она.

Но прежде чем Стёп успел ответить, Харри Холе наклонился к нему и громко и четко спросил:

— Лепите снеговиков?

Вот тут-то Уда и поняла: что-то не задалось. Тон Харри — злой и повелительный, поза агрессивная, Стёп будто весь подобрался, бровь удивленно поползла вверх. Боссе замолчал. Уда не понимала, что происходит, насчитала четыре секунды молчания, а для прямого эфира — это целая вечность! Но тут она поняла, что Боссе, видимо, просчитал ситуацию. Потому что Боссе знал, что пока он — как бы лишившись дара речи — ищет взглядом поддержки у зала, эта просчитанная беспомощность капканом будет держать зрителя в напряжении до ответа Стёпа. А поскольку нет более мощного капкана, чем разозленный человек, потерявший контроль, плачущий или кричащий, или любым другим образом выражающий накопившиеся эмоции в прямом эфире, Боссе отпустил зрителей и молча воззрился на Стёпа.

— Ну конечно, я иногда леплю снеговиков, — сказал Стёп по истечении этих четырех секунд. — На террасе, возле бассейна. Причем стараюсь, чтобы они походили на членов королевской семьи. А когда приходит весна, я наблюдаю, как вещи, которых в наши времена уже не должно существовать, тают и исчезают с лица земли.

Впервые за весь вечер Стёп не сорвал ни аплодисментов, ни даже смешков. Уда подумала, что Стёп должен бы знать, что другой реакции на антимонархические заявления в студии ожидать не стоит.

Боссе воспользовался наступившей паузой, чтобы представить поп-звезду. Она должна была рассказать о своем участии в новой постановке, а в конце передачи спеть песню, которую будут крутить все радиостанции начиная с понедельника.

— Что это к чертям было такое? — спросил молодой продюсер передачи, который успел занять место позади Уды.

— Может, он все-таки не вполне трезвый, — предположила она.

— Елки-палки, он же полицейский! — воскликнул парень.

Тут до Уды дошло, что он ведь был ее кушем. Ее сенсацией.

— Козел! — ругнулась она.

Продюсер промолчал.

Поп-звезда рассказывала о психологических проблемах и о том, что они передаются по наследству. Уда посмотрела на часы. Сорок секунд. Да, слишком серьезно сегодня получилось для пятничного-то вечера. Готовились титры. Боссе перебил звезду, обратившись к Стёпу:

— Арве! — Обычно в конце программы Боссе начинал звать собеседников по имени. — Есть среди ваших знакомых люди с наследственными заболеваниями? Сумасшедшие, например?

— Нет, — улыбнулся Стёп. — Если только не считать сумасшествием стремление к абсолютной свободе.

Боссе уже закруглялся. Теперь ему оставалось только пробежаться по остальным гостям и представить песенку. Несколько заключительных слов от психолога, и вот он повернулся к старшему инспектору:

— Теперь, когда вы схватили Снеговика, и у вас, Харри, наверное, появится пара свободных дней, чтобы поиграть?

— Нет, — ответил Харри. Он почти сполз со стула, так что его длинные ноги чуть ли не упирались в поп-звезду. — Снеговика не схватили.

Боссе понял бровь, с удивлением ожидая продолжения. Уда надеялась, что оно будет поинтереснее, чем обещало начало.

— Я никогда не говорил, что Идар Ветлесен — это и есть Снеговик. Наоборот, все указывает на то, что Снеговик по-прежнему на свободе.

Боссе издал специально отрепетированный смешок, который использовал, чтобы поддержать гостя в безуспешной попытке пошутить, и с кривой ухмылочкой произнес:

— Думаю, вы это говорите, чтобы моей жене сегодня приснились сны поинтереснее.

— Вовсе нет, — сказал Харри.

Уда посмотрела на часы и увидела, что помощница режиссера стоит за камерой и подпрыгивает, держа ладонь ребром у горла, — показывает Боссе, что время вышло и надо успеть дать первый куплет песни, чтобы припев пришелся на титры. Но Боссе был лучший. Он знал, что этот разговор важнее всех песенок на свете. Поэтому он проигнорировал гитарное вступление и весь подался вперед на своем кресле, чтобы привлечь зрителей к тому, что творится на их глазах. Вот он — куш. Сенсационное заявление официального лица. Здесь, в его, в их программе. Его голос дрожал почти от вожделения:

— То есть вы хотите сказать, Холе, что полицейские нам лгали? Что Снеговик все еще на свободе и убийства не закончились?

— Нет, — ответил Харри, — мы не лгали. В деле просто появились новые данные.

Боссе повернулся на кресле, режиссер скомандовал оператору: «Наезд!», и вот лицо Боссе — во весь экран, взгляд направлен прямо на зрителей.

— Думаю, об этих новых данных мы скоро услышим в выпуске вечерних новостей. Смотрите «Боссе» в следующую пятницу! Спасибо за внимание!

Уда закрыла глаза. Песенка дошла до припева.

— Господи боже ты мой, — услышала она сдавленный шепот продюсера. — Мать твою!

Самой Уде хотелось только одного — завыть. От радости. Здесь, думала она, и есть тот самый полюс. Мы не просто там, где что-то происходит. Мы сами и есть то, что происходит. Мы — его часть!

Гуннар Хаген стоял у двери в ресторан «Шрёдер» и озирался. С момента последних титров «Боссе» прошло тридцать минут и три телефонных разговора. Он не нашел Харри ни дома, ни в Доме искусств, ни на работе. И тогда Бьёрн Холм посоветовал ему заглянуть в ресторан «Шрёдер», где у Харри было убежище. Контраст между молодыми, красивыми, без-пяти-минут-знаменитыми клиентами Дома искусств и старыми алконавтами «Шрёдера» был разительный. В углу у окна в полном одиночестве сидел за столом Харри. С полулитровым стаканом.

Хаген двинулся к столу:

— Я пытался до тебя дозвониться. Ты что, мобильный выключил?

Старший инспектор взглянул на него без всякого выражения:

— Да звонили тут все… Куча журналистов, оказывается, только и мечтают со мной поговорить.

— На канале мне сказали, что редакция программы «Боссе» обычно вместе с гостями ходит после эфира в Дом искусств.

— Меня поджидали журналисты, поэтому я попросту смылся. Так в чем дело, шеф?

Хаген хлопнулся на стул и посмотрел, как Харри поднимает к губам стакан и золотистая жидкость течет к нему в рот.

— Я говорил с начальником управления, — сказал Хаген. — Это уже серьезно, Харри. Заявить, что Снеговик по-прежнему на свободе, значит нарушить приказ о неразглашении информации.

— Это точно, — отозвался Харри и сделал еще глоток.

— «Точно»? И больше тебе нечего сказать? Ради всего святого, Харри, какого черта ты это сделал?

— Общественность имеет право знать, — усмехнулся Харри. — Наша демократия, шеф, построена на гласности.