Дни - Джеймс Лавгроув

– Ну, – говорит мистер Блум, энергично раскрывая меню. Словно компенсируя свою многолетнюю скрытность, в «постпризрачной» жизни он был склонен к броским и размашистым жестам. – Поглядим, что тут у нас сегодня.

Фрэнк тоже берет меню и пробегает взглядом написанный от руки перечень имеющихся блюд, но мысли его сейчас далеки от еды.

– Закажи за нас обоих, – говорит он, отложив меню в сторону, после чего облокачивается о столик, опершись подбородком о ладонь, и, барабаня пальцами по нижней губе, устремляет взгляд на парапет по другую сторону атриума.

Мистер Блум привлекает внимание официанта (Фрэнку обычно это удается с трудом) и подзывает его. Он заказывает суп минестроне, а на второе – феттуччини-путтанеска.

– Ты против перцев ничего не имеешь? – спрашивает он Фрэнка.

Фрэнк мотает головой.

Официант уходит.

За столиком воцаряется тишина.

– Ну что ж, – нарушает молчание мистер Блум, – я вижу, ты не торопишься начать разговор, тогда давай начну я. Судя по нашим прежним, прерванным беседам, пожалуй, нетрудно угадать, о чем ты собирался со мной поговорить.

Фрэнк по-прежнему буравит взглядом другую часть атриума. Мистер Блум делает паузу, потом продолжает:

– Я уверен, Фрэнк, тебе нелегко было прийти к такому решению. Я также уверен, что ты тверд в своем решении и, что бы я ни говорил, не изменишь его. Поэтому тебе, наверное, станет легче, когда ты услышишь, что я и не собираюсь тебя переубеждать. Скажу лишь, что «Дням» тебя будет недоставать. Это никакой не эмоциальный шантаж, нет-нет, – это чистая правда. Ты – превосходный магазинный детектив. Будет жаль, если ты уйдешь.

Фрэнк снова никак не реагирует, но мистеру Блуму известны повадки Призраков. Он знает, что не зря тратит слова.

– Что же так угнетает тебя – ношение оружия?

Покачивание головой – такое неуловимое, что только другой Призрак способен его заметить.

– А-а… Обычно причина в этом. Со временем оружие начинает тяготить Призраков. Так и со мной было. Сама мысль, что ты можешь причинить боль и страдание другим людям, и нечто худшее, чем боль и страдание. Все это можно как-то оправдать. Воры знают, на какой риск идут, а если нет, тогда они вполне заслуживают того, что с ними происходит. Но вот иногда… – Мистер Блум теребит мизинцем волосы надо лбом. – Фрэнк, когда я тебе раньше говорил, что стал терять сноровку, я не объяснил, почему это произошло. Неуверен, что причина в этом, но… Понимаешь, тогда это казалось мне причиной. Помнишь, как я застрелил ребенка?

– Извини, не помню.

– Ну, ты и не обязан помнить. Такими вещами ведь не принято хвастаться – верно? Ему было лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Гибкий, как ящерица. Он украл комикс, а я схватил его, но он оказался скользким чертенком и вывернулся, оставив у меня в руках свое мешковатое пальто. Охранник еще не успел прийти, и я понял, что парнишку мне не догнать, поэтому, разумеется, вынул пистолет. Я предупредил его криком. Он не отреагировал. Я выстрелил. Я хотел только слегка его задеть, но он был такой тощий, кожа да кости… Он был всего лишь ребенком, а я все равно его застрелил, застрелил без колебаний, потому что этому меня учили. Пулей ему оторвало половину грудной клетки. Мне до сих пор это в кошмарах снится. Я убил за свою жизнь пятерых воров, ранил еще полдюжины, и всякий раз я говорил себе, что просто выполняю свой долг. Просто выполняю долг. Но когда я вспоминаю лицо того мальчишки и жуткий предсмертный хрип, которым он зашелся, рухнув в лужу собственной крови на ковер, прямо к моим ногам… Вот тогда фраза про долг уже не кажется мне достаточным оправданием. Разве я не прав?

Мистер Блум вдруг как будто постарел: болезненное воспоминание бросило мрачную, могильную тень на его осунувшееся лицо. Он извлек из памяти эту историю, он покаялся вслух, что стоило ему больших усилий, как бы предлагая обмен: Я с тобой поделился этим, а теперь и ты давай начистоту, – но Фрэнк не искушен в тонких нюансах человеческого общения и потому не знает, как тут уместно реагировать.

– Я никогда никого не убивал, – говорит он, не поворачивая головы.

Мистер Блум медленно кивает:

– Знаю. Тебе даже оружие почти не приходилось доставать. Отличительный признак хорошего Призрака.

– Как правило, при обращении с ворами достаточно обычного такта и твердости.

– Ну вот. Я к этому и клоню. Ты же рожден для такой работы, Фрэнк.

– А это хорошо?

– Ну, по-моему, неплохо, когда человек занимается делом, которое ему подходит.

– Родиться для такой работы, которая лишает тебя индивидуальности, заставляет сливаться с фоном и превращаться в пустое место, – это хорошо?

Горечь в голосе Фрэнка, обычно спокойном, не проходит мимо мистера Блума.

– Незаметность, – говорит мистер Блум осторожно, – должна быть лишь искусством. Ей не обязательно становиться чертой характера.

– А что, если это неизбежно? – Фрэнк наконец-то смотрит прямо на мистера Блума, обрушивая всю скорбную тяжесть взгляда могильно-серых глаз на своего начальника. – А что, если невозможно отсечь одно от другого и искусство со временем становится чертой характера, а работа – человеком? Помнишь Фолконера? Или Имза?

– Ну, у них были особые случаи, Фрэнк.

– А что нужно для того, чтобы с человеком приключился особый случай? Много ли, мало ли требуется, чтобы подтолкнуть его к краю пропасти?

Тут приносят дымящийся овощной суп в глиняных плошках, на внутренних ободках которых вручную нанесен узор из логотипов «Дней», и выстланную салфеткой корзинку с хлебом фокачча. Мистер Блум сразу же вооружается салфеткой. Фрэнк откидывается на спинку стула и продолжает барабанить пальцами, теперь уже по краю стола.

– Так чем же ты думаешь заняться? – спрашивает мистер Блум, отрываясь от минестроне. – Если уйдешь на пенсию?

– Буду путешествовать.

– А куда поедешь?

– В Америку.

Мистер Блум, поперхнувшись, брызжет слюной в ложку.

– В Америку, Фрэнк? Господи, да почему же в Америку?

– Потому что она большая. В ней можно затеряться.

– Ну, наш магазин тоже большой, люди то и дело тут теряются. Америка! Фрэнк, ты не шутишь? Я понимаю, принято считать, что это удивительная страна, край открытых возможностей и все такое, но если она и впрямь такая огромная, то почему все, кто там живет, вынуждены обращаться к психиатрам?

– Ты преувеличиваешь, Дональд.

Мистер Блум отмахивается от его возражения ложкой.

– Куда ни кинь, Фрэнк, а все-таки американцы – странный народ.

Фрэнк чувствует досаду. Да что известно мистеру Блуму про Америку? Что ему вообще известно про что-нибудь, кроме «Дней»?

– Америка – это только начало, – говорит он, всеми силами сдерживая раздражение. – Собственно, мне даже не так важно, куда уехать, лишь бы куда-нибудь уехать отсюда. Мне уже за пятьдесят, а я никогда не выезжал дальше окраин этого города. Жалкая участь, да? За свою карьеру я прошагал тысячи, может быть, даже миллионы километров, – все равно что несколько раз обошел земной шар, – а в действительности ничего не видел в жизни, кроме этого города да интереьера этого магазина.