Последние из Валуа - Анри де Кок

В семь часов он решился постучать. Никто не явился. Лишь звонкое эхо в ответ на стук молотка. Может, Гвидулла вышла? Да, она могла пойти за помощью… для умирающего хозяина.

Но если бы она вышла по этой причине, соседи бы знали об этом. А соседи, которые видели, как Маттурино стоит целый час у дома, и у некоторых их которых он даже осведомлялся, не видели кормилицу с утра.

Что до старого Джилло Польятти, то он никогда не покидал свою крепость.

«Наверное, со стариком и служанкой случилось несчастье, – даже не подозревая, как он прав, сказал юноше один торговец. – На вашем месте, синьор Маттурино, я бы вызвал офицера полиции, чтобы тот проник в дом».

Это предложение заставило Маттурино вздрогнуть. Вызвать полицию! И кому – ему!

Тем не менее так и следовало поступить: нужно же было как-то выходить из ситуации!

Разыскали barigello[22], который приказал некому слесарю открыть дверь. Тот промучился с замками с полчаса, но в конце концов дверь поддалась и barigello, двое сбиров и Маттурино направились в покои старого Джилло.

Поднимаясь по лестнице, отцеубийца держался руками за стену.

«Мужайтесь! – повторяли ему полицейские, принимая его страх за дурное предчувствие. – Мужайтесь, синьор! Возможно, несчастье не столь велико, как вы его себе представляете».

Несчастье оказалось еще более велико, чем его представлял себе Маттурино. И вырвавшийся вскоре у него крик отчаяния – настоящего отчаяния – доказал это.

Старый Джилло Польятти был мертв, безусловно, мертв. Но вместе с ним, рядом с ним умерла и Гвидулла. Как это случилось? По какому фатальному стечению обстоятельств служанка приняла яд, предназначавшийся ее хозяину? Вероятно, настой показался тому не достаточно подслащенным, или скорее больной нашел его переслащенным и, дабы убедить служанку в ее оплошности, заставил бедную женщину сделать пару глотков.

Как бы то ни было, Маттурино принялся рвать на себе волосы при виде безжизненного тела кормилицы. О! За все сокровища мира, за всю любовь – даже мою, он сам мне в этом признался – он бы и на день не сократил жизнь этой доброй и достойной женщины!

И – какое наказание для того, кто верил в божественное вмешательство! – убил ее он! Убил, убивая другого!

Маттурино плакал горючими слезами, но большая их часть была отнесена на счет горя, вызванного внезапной потерей деда.

Столь благополучно предупрежденная общественным мнением, полиция, не подозревая злого умысла, даже не стала проводить расследование.

Двое внезапно умерших стариков. То, в общем-то, был факт обычный, если не ординарный.

После того как были соблюдены все установленные законом формальности, Маттурино Польятти вступил во владение имуществом деда. Имуществом ликвидным: все свое состояние старый Джилло держал наличными, у себя в погребе. Сто тысяч цехинов. Его репутация толстосума не была преувеличенной.

Уже на следующий день после двойных похорон Маттурино явился ко мне – рассказать о случившемся. Я изобразила страх и ужас! Но долго ли можно таить злобу против человека, который заканчивает признание в убийстве такими словами: «Я пошел на это ради тебя!»

Я простила. Я простила с тем большей легкостью, что, отказываясь даже дотрагиваться до этого золота, которое, по его словам, пахло кровью его славной кормилицы – на кровь деда ему было наплевать! – Маттурино изъявил желание передать эти деньги в мое полное распоряжение.

В добрый час! О, в тот день, когда мне были переданы сто тысяч цехинов, я была столь нежна с моим любовником, что, утонув в опьяняющем сладострастии, его угрызения совести уменьшились на три четверти.

По взаимному согласию, мы покинули Рим. Ему там было не по себе; я же там скучала. Мы отправились в Милан и сняли чудесную виллу в пригороде, у подножия горы Брианца.

Три месяца пролетели в довольно приятном ничегонеделании. Однако ближе к концу этого срока Маттурино вновь сделался печальным и мрачным. Его совесть вышла из спячки, и моя нежность, которая уже начинала утомляться, ничего не могла с этим поделать.

Приближалась зима. Я намеревалась провести это время года в Милане, выйти в свет; Маттурино был против.

«Что ж, – сказала я ему после нескольких споров на эту тему, – оставайтесь в Брианце; а я поселюсь в городе, где вы будете меня навещать, когда сами того пожелаете».

«Нет, – ответил он, – я не желаю, чтобы вы меня покидали, и вы никогда меня не покинете! Это ради вас я совершил это гнусное преступление, так что будет справедливо, если теперь вы пойдете на небольшую жертву ради меня!»

Ха! Пока у меня не было ста тысяч цехинов, я еще могла смириться с тем, что Маттурино возлагает на меня ответственность, пусть и относительную, за свои поступки, но теперь, обладая этой суммой, я мыслила иначе. Он меня раздражал, этот человек, с его вечными упреками!

Глупец, если подумать!.. Дурачок, не только убежденный в том, что существует Бог отмщения, который рано или поздно наказывает виновных, но и изводимый видениями, фантазмами.

Зачастую ночью он начинал метаться по кровати, издавая крики ужаса. Днем, забывая, что слуги видят и слышат его, он предавался тысячам сумасбродств, внезапно бледнея и трясясь всеми членами, потому что ему являлся призрак-мститель его кормилицы или деда.

Впрочем, вскоре его беспрестанные и компрометирующие страхи закончились: в одну из ночей его камердинер нашел его мертвым в постели.

– А от этого вы как избавились? – спросила Екатерина.

– Честно говоря, точно уже и не помню, – ответила Тофана. – Кажется, это был какой-то фрукт… да, персик, который Маттурино Польятти съел за ужином.

Это «кажется», произнесенное Великой Отравительницей беззаботным тоном, вызвало у королевы-матери улыбку.

– Ну, а после? – спросила она.

Елена Тофана продолжала:

– Богатая, независимая, я вела веселую и широкую жизнь в Милане. Мой дворец – восхитительный дворец, который я сняла на Пьяцца дель Дуомо – был местом встреч самых красивых женщин и самых богатых синьоров всего герцогства. Блеском моих балов, великолепием моих приемов восторгался весь местный бомонд!

Я пропущу несколько галантных, но не имевших последствий приключений того времени, и вовсе не потому, что не встречала мужчин, расположенных глубоко мной увлечься – некоторые доходили до того, что готовы были взять меня в жены, а потому, что никто из них меня не прельстил… по крайней мере, в качестве серьезного любовника. Я была капризна и не признавала долгих связей. Мой час любить тогда еще не пробил.

Некто маркиз Жерарди, которому, как и прочим, я дала отставку после полутора десятка интимных свиданий, не пожелал с ней смириться. Он заявлял, что безумно любит меня; я принадлежу ему, и он никогда со мной не расстанется.