Тойота-Креста - Михаил Тарковский

– все необходимые места закрашиваются. Если смотреть машину и не знать, что это распил, то человек «непосвящённый» вряд ли найдёт места сварки.

Автомобили, собранные у нас, не разваливаются и не трескаются. Пока ни с одним автомобилем, собранным у нас, не возникало проблем. Множество их уже долгое время ездит по России. Многие автомобили своим ходом после сборки отправляются в другие регионы по нашим дорогам и успешно эксплуатируются в дальнейшем. Весомым доказательством качества сбора является испытание «трассой» Владивосток – Москва».

С САЙТА HOTCAR.RU (продажа японских автомобилей. Владивосток, Океанский проспект. 10-б)

В десять утра белый «блит», готовый к дороге, стоял возле Саниного дома на Эгершельде. Женя почему-то не спешил и перед отъездом долго смотрел в гранёное окно на океанскую гладуху со следом парохода – широкой полосой замерзшего ледяного крошева.

Накануне они куда-то ехали и пересекали железнодорожные пути. Подползал тепловоз, и переезд закрылся, опустив шлагбаум и вздыбив ржавые створки[16], и показалось, не то дорога пошевелила закрылками, зовя в полёт, не то судьба стряхнула оцепенение и, оглянувшись, переложила ещё одну железную страницу.

И Санькина всепогодная фигура с поднятой рукой словно отсчитала секунды, часы и годы их дружбы, лежащие между двух «марков» – тем первым чемоданом и белым «блитом», в котором сейчас сидел Женя.

И, выезжая на трассу, он с особой болью и трепетом ощутил живую тяжесть своей жизни и огромность отрезка, лежащего меж двух его машин.

Дороги Женя ждал со всей дальнобойной жаждой. Ещё в первый год, пробираясь ночью через городок со сложными своротками, он наконец выбрался на окраину, узнавая уже ставшие родными указатели, и, выехав на чёрную ночную М-58, почувствовал великое и застарелое облегчение. И, отрываясь в очередной огромный пролёт, морозный, запредельно безлюдный, горный и чахло-таёжный, он, как домой, вернулся на эту ночную трассу, в привычное состояние разговора с самим собой, а на самом-то деле с Богом, которое и было самым главным в жизни.

Он подъезжал тогда к границе Амурской области где-то в районе Белогорска или Свободного… Всё реже встречались фары – и обгоняющие, и встречные, и он тренировал внимание в переключении света с дальнего на ближний, находя азарт в этом дистанционном прощупывании душ на взаимочуткость. И, видя лучи из-за перевала, переключался, едва появлялись фары, и ценил, когда встречный опережал его, и досадовал, когда сам забывался и кто-то мигал раздражённо и требовательно.

В зеркалах тоже нарождалась колючая пара фар, медленно разрасталась, а потом ослепительно наседала, заливала сначала зеркала, а потом и дорогу впереди и сбоку от его восставшей и метнувшейся тени и тут же, померкнув, проносилась «крузаком» или озверевшим грузовичком.

И снова никого не было на трассе, и вдруг среди кромешной тьмы неожиданно высоко с горы расцветала фарами вереница сползающих вниз фур…

А потом наступил момент, когда Женя почувствовал, что едет абсолютно один: вместо пары фар он увидел провальную космическую черноту в зеркалах и сначала испытал оторопь, как перед пропастью, а вслед за ней состояние глубокого и ликующего покоя.

Так неумолимо память возвращала Женю к его первому перегону, событию, глубоко потрясшему его и сравнимому разве что с промыслом в тайге или переживанием Океана.

В свой первый путь он выезжал в пять утра. В ночь мокрый, пролитый дождём Владивосток приморозило, и все мостовые были в скользкой корке. Саня вывел его на трассу и остановился возле автобусной будочки. Оба выбрались из машин, и Женя поковырял ногой асфальт: «Да нет, держит вроде». Через минуту после короткого прощания он уже видел перед собой только освещённое полотно дороги и еле прилепленный к стеклу транзит.

– Бак всегда полный, – давал накануне указания Саня, – транзиты убери – прилепляй только перед постами. Главное – Уссурийск пройти, а потом Хабаровск – его по объездной. И дальше от Хабары до Бирика. Там смотри «крузаки» с «сафарями» – возьмут в коробочку и салям-куку. Шибко не тормозись нигде. Ни с кем не базарь. Если подойдут, скажи: «Я чо, на перегона похож?» Спросят, куда едешь: «Да по своим делам еду». Понял? Повтори.

– Я чо, на перегона похож?

– Х-хе… Нормально.

Женя не гнал и давал себя обгонять, привыкая к машине и зная, что все разъезды по городу под руководством Сани ничего не значат и что главное впереди. Шёл шестьдесят-семьдесят в час, помня о заднем приводе и нешипованной японской всесезонке. Всматривался в асфальт и даже останавливался пару раз в подозрительных местах – тёр подошвой ледяную и будто парафинную корочку.

На всю жизнь запомнил он ликующее чувство той первой перегонской ночи. Когда, еле себя сдерживая, ехал, утопая в музыке, и леденел от счастья, что наконец сам гонит машину, настоящую, ихнюю, дальневосточно-сибирскую, и только начиная оценивать удобство правой посадки, когда видно правую бровку и при высадке-посадке не надо беречь дверь и обходить машину.

Ослепив из-за спины, проносился какой-нибудь «форь», «прад» или «сафарь» и сворачивал у Артёма в порт, из которого, набирая высоту, летел самолёт с огнями. Женя представлял, как через несколько минут из него уже будет видно прозрачно-синеющее с востока небо и что они сядут в Красноярске, когда он едва одолеет полпути до Хабаровска.

Сзади нарос свет, и его обогнал старый рамный «краун» с парными задними фонарями, и некоторое время перед ним ярко светилась белая квадратная корма с горящими габаритами. Крайняя затрапезность этих фонарей, их парность и какая-то азиатская драконья выразительность казались выражением края света, последнего рубежа, где всё обостряется до предела. И до стынущего предела почему-то обострилось ощущение России, о котором он с таким трепетом рассказывал Маше столько лет спустя.

Начинало светать, и медленно проявлялось зимнее равнинное Приморье, серое, с тальниками и голыми сетчатыми деревьями. Приближался Уссурийск. Женя ехал, замерев в дорожном упоении, и с наслаждением смотрел на широкий капот, раздвигающий синее пространство, и на асфальт в слабеющих фарных снопах. Хотелось, чтоб побыстрей рассвело и открыло окрестность. И ещё хотелось, чтобы все в Красноярье знали, что он несётся по Приморью, и охватывало сладким ознобом, когда он представлял, как выедет в Енисейске на пятачок к автовокзалу и мужики соберутся вокруг его машины. Особенно нравилось Жене, что у него дизель – как многие сибиряки, он испытывал к дизелям особое расположение, они нравились без объяснений, просто своим рокотком на холостых и мощным приёмом. Да и казалось удивительным, что в легковой машине есть что-то тракторное. И снова пела душа от того, как всё сбылось и как ладно лежит руль в руках.