Пароход Бабелон - Афанасий Исаакович Мамедов

сразу нескольких человек: бессердечного гаучо, женщину известной профессии и юношу-студента, заглянувшего случайно в кафе.

– Не слушайте Герлика, он перебрал с книгами, наших ему, видите ли, уже мало, на аргентинцев перешел. – Княжна поиграла сумочкой и перебросила ее через плечо, держа цепочку одним пальчиком. И с очередной волной любопытства, как гончая за зайцем: – Сделайте милость хотя бы для нас, раскройте секрет, кто же воспользовался тогда голубиной почтой?

– А мне кажется, тут и так все понятно. – Начитанный человек в очках из золотой оправы похрустел за ночь отросшей щетиной. – Гришаня, разумеется, Гришаня.

– А почему не Войцех, или пан Леон, или Тихон? Ведь именно благодаря ему наш Ефимыч оказался в имении, – предположила княжна, замедлив ход у мусорных баков.

– Не вижу логики, – осмелился возразить княжне ее ухажер.

– При чем тут логика, – возмутилась княжна. – Если исходить из логики, то предателем вообще мог быть только начальник штаба.

– Да?.. Как раз наоборот, он – бывший царский офицер, то есть всегда под подозрением, чуть что, сразу к оврагу с черемухой, и потом, ты, вероятно, забыла, что его авто подбили из артиллеристских орудий?

– Ну я тогда не знаю, – не без труда сдалась княжна Уцмиева.

В ноздри ударил теплый запах гнили, прелого тряпья и крысиного яда.

Ефимычу показалось, что еще и крови – почудился тот самый запах крови, который всегда шел от раненых, который он улавливал от себя самого, когда лежал в имении с распоротым животом.

– Знаете, долгое время я подозревал в предательстве одного человека, – Ефим увлек Герлика и Лялю в сторону от мусорных баков, – но потом, когда мы с ним встретились в Москве, спустя много-много лет, я уже не был уверен, что предатель именно он.

– Неужто Ляля права? – удивился Герлик. Ефим только вздохнул, вспомнив о судьбе начштаба и его семьи, погибшей на Соловках. – Ладно, какая разница кто, – заключил баловень судьбы. – Зато, не случись всей этой истории, мы бы с тобою не встретились.

– А ты помнишь, как мы встретились? – спросил Ефим, разглядывая жирную надпись на стене, которую не заметил вчера: «Васька – ищверен».

– Конечно, помню. Нас познакомили в кафе «Демель» Соломон с Натаном.

– Что бы это могло значить? – Ефим показал на стену, на два кривых слова.

– А, это Васька, хозяин Лентяя, а «ищверен» с тюркского дословно переводится как «делопроизводитель», то бишь по-нашему – осведомитель.

– Ну вот видите, – сказала княжна, – когда люди боятся говорить, за них говорят стены. Я почему-то уверена, что вы, Ефим, знаете, кто вас предал. Сознайтесь, это ведь была женщина?

– Возможно. – Ефим загадочно улыбнулся.

– Вот видите!.. Вы обманываете себя самого из-за того, что ущемленным оказалось ваше самолюбие. Я знаю, она повлияла на ваше отношение к другим женщинам.

– Смею вас заверить, это не так, Лейла-ханум, – возразил ей Ефим, едва удерживаясь, чтобы не рассмеяться.

– Нет, именно что так, именно, именно… не отпирайтесь.

– Лялечка, не заводись, разве ты не видишь, Ефим разыгрывает тебя.

– Помилуйте, Лейла-ханум. – Ефиму стало неудобно перед ней.

Герлик, немного растерявшись, полез в карман за сигаретами.

Они подошли к чугунным воротам. Выкурили на улице рядом с домом по турецкой сигарете и пошли, с уже успокоившейся княжной, в сторону Площади угольщиков.

С возгласами «Па-ста-ронись, да, люды-ы!» мимо них прошли два грузчика-амбала, несущих до близстоящего грузовичка кожаный диван для философских размышлений, бесед и тонкого плетения интриг.

Угольщики-кёмюрчи, вихляя задами, катили тачки с углем, несли его в мешках и ведрах.

Одноногий инвалид торговал рояльными ножками на латунных колесиках и всевозможной мелочью от пакетиков с иранской хной до пахучего германского мыла: «Лезва, лезва! Кому лезва-а-а остра-а-бритва?!» – кричал он что есть сил первым покупателям.

Мальчишки сновали туда-сюда с горячими тандырными лепешками в лощеных пакетах горчичного цвета.

Чистильщик обуви, сидя на ящике, читал газету.

Сумасшедший молодой человек с белесой поволокой в глазах торговал банками с мацони. У его толстых шелушащихся ног лежали табличка с ценой и засаленная кепка-ленинка. В нее пока еще не упало ни копейки.

Три свободных фаэтона, как три свободных дня недели, стояли у входа и выхода на рынок. Вход и выход разделяла беленая кирпичная стена, которую подпирал крашенный ядовитой зеленой краской газетный киоск.

Киоскер-азербайджанец, похожий на Будду в расшитой тюбетейке, раскладывал прессу, ставя на стопки точильные диски. На стене, прямо за его головой, висели вырезанные из газет портреты Багирова и Чопура. Бледный Багиров походил на проворовавшегося коменданта базара, которого наградили за героический труд, а Чопур в своем неизменном френче – на Чопура.

– Турецкие есть? – тихо спросил киоскера Герлик с той интонацией, с какой Ляля спрашивала у Ефима, кто его предал.

Хозяин прессы поднес к губам палец, меченый черной изоляционной лентой.

В ответ Герлик показал ему два своих пухленьких и подсунул деньги под точильный брусок.

Будда, оглянувшись по сторонам, нырнул под прилавок до самой тюбетейки и вынырнул со сложенной газетой «Правда» в руках.

Отойдя от киоска на почтительное расстояние и сторонясь резвого мальчишки, собиравшего лопатой навоз пристяжных, Герлик развернул родную газету, достал две пачки сигарет, протянул одну Ефиму.

– Угощаю. А то ведь все папиросы да папиросы куришь. А эти под чай или кофе – самое то. Турецкий табак, что может быть лучше!

Ефим поблагодарил, спрятал пачку в карман брюк. Спросил, нужна ли Герлику газета.

– Я тебя умоляю… – поморщился Герлик и отдал «Правду» Ефиму.

Подошли к наемным фаэтонам.

Возничий первого отгонял зеленых базарных мух от шоколадных крупов лошадей.

– Товарищ, доставишь человека до бывшей Городской думы? – спросил возничего Герлик.

В ответ тот размотал вожжи.

Герлик, придав себе важности, вложил в его руку пару хрумких бумажек.

– Меня зовут Латиф, – перевел Герлик с некоторым щегольством то, что только что сказал возница.

Латиф подсчитал что-то в уме и начал причитать, а Герлик переводить его причитания, сверяясь взглядом с княжной:

– Он говорит, что подковывает лошадей четыре раза в месяц и что это ему обходится чуть ли не в сто рублей.

Лейла улыбнулась. Ей явно доставляло удовольствие слушать перевод Герлика.

– Ну ты и загнул, частный сектор. – Герлик нехотя вложил в жадную руку Латифа еще одну бумажку, отчего тот сразу же повеселел и, как показалось Ефиму, начал источать запахи баранины и лука, каковых явно не доставало в той базарной мешанине, что летела, щекоча ноздри, со всех сторон.

Возница подождал, пока Ефим усядется поудобнее на обитое красным бархатом сиденье, и тронул лошадей.

Княжна Уцмиева взяла под руку Герлика и свободной рукой помахала Ефиму, а потом, внезапно для себя, окончила прерванную беседу:

– Я поняла! Яблочные сады, река,