Мост в чужую мечту - Дмитрий Емец

Из дневника невернувшегося Шныра

Говорят, существуют смежные таланты. Математика и музыка. Писательство и рисование. И вот сейчас, за три часа до Нового года, Рина сидела одна в пустой аудитории и вымучивала свой второй смежный талант. Рядом лежали скомканные листы. На каждом одно и то же: план огромной квартиры со множеством комнат. Квартира всплыла в памяти у Рины вчера ночью, когда она пыталась понять: соврал ей фельдшер Уточкин или нет.

Чем дольше она рисовала, тем сквернее становилось на душе. С памяти, точно оберточная бумага, сходили целые пласты. Рина видела ванную, похожую на маленький бассейн. Видела корешки книг библиотеки и небольшую, в три ступеньки, лесенку, позволяющую дотягиваться до верхних полок. Рядом отделенная прозрачной перегородкой тренажерная. Рина вспомнила легкую дрожь беговой дорожки и огромный монитор, служивший электронной мишенью для арбалета.

Пока Рина вспоминала, как арбалет выглядел и чем стрелял – не болтами же, – карандаш продолжал скользить по бумаге. А потом Рина поняла, что изобразила арбалет, причем вместе с державшей его рукой.

Рука была крупная, мужская. На внешней стороне ладони от мизинца до костяшки большого пальца тянулся длинный шрам, сохранивший следы иголки. Рина ощутила к этой руке нежность и теплоту, сменившиеся отвращением, когда она подумала, что это может быть рука Гая.

Она придвинула ноутбук, нетерпеливо разбудила его – этот лентяй опять скряжничал батарею и впал в спячку! – и начала печатать:

Уточкин врет, а если НЕТ????

Я жила в очень большой квартире!!!

У моего отца шрам на внешней части руки

мой отец???? ГАЙ??????????

Но почему Белдо и Тилль хотели убить дочь Гая? Или притворялись? Но тогда ПОЧЕМУ???

Постоянно думать об этом и не знать ответов было для Рины невыносимо. Она закрыла файл без сохранения, вернулась в комнату и торопливо начала одеваться. Шныровскую куртку, ботинки, даже страховочные наколенники. Обычно она их не носила, но теперь дело другое – ничем пренебрегать нельзя. Через плечо перекинула ремень сумки. В сумку сунула шнеппер. Перед этим пересчитала пнуфы – маленькие, похожие на репейник, шарики с колючками. Три доставленных с двушки мини-телепорта, позволявших отправить любого, в кого попадет пнуф, в Арктику, в заброшенную избушку. Хотя, пожалуй, заброшенной она уже давно не была. Шныры уже несколько десятилетий регулярно отсылали туда ведьмарей.

Внутри у Рины была тугая отчаянная решимость, которой она сама немного побаивалась и которую Мамася называла кратким ушастым словом «ослизм». После этого прицепным вагоном Мамася обычно добавляла слова, вызывающие у Рины зевоту: «Если ты не сломаешь своему характеру хребет, он сам сломает тебе хребет. Это тот случай, когда двоим ужиться невозможно – кто-то один должен умереть».

Не желая никого встречать, Рина распахнула окно и выпрыгнула в снег. Натоптанными тропинками метнулась к ограде ШНыра. За ее спиной с сухим треском взмыла ракета. Потом еще одна, трижды лопнув на разных высотах и распадаясь на мелкие, продолжавшие взрываться части, разом осветила весь корпус ШНыра и парк до Зеленого Лабиринта. Первой мыслью Рины было, что ее хватились и ищут, и, лишь услышав хриплое «Ура!» Штопочки и вопль Гоши, осознала, что причина куда прозаичнее – народ уже начинает праздновать Новый год.

Приемом, унаследованным от Ула, который, в свою очередь, одолжил его у любителей паркура, Рина с разбегу перескочила через забор и помчалась к гиеле.

Гавр был рад ее видеть. Так рад, что ей кувырком пришлось скатиться с горы, потому что она не успела увернуться вовремя. После его клейкого языка Рине пришлось долго плеваться и умываться снегом. Сопровождаемая поскуливающим от нетерпения Гавром, она отправилась за седлом. Тут выяснилось, что, скучая, Гавр изгрыз деревянный настил и вырыл под сараем котлован, достаточный, чтобы устроить на холме пулеметное гнездо и простреливать ведущую к Копытову дорогу.

– Ты давай, друг, определись, кто ты: птица, зверь или крот! – Рина заставила Гавра поднять крылья, освободив место для седла. Потом осторожно нырнула под живот и затянула подпруги.

– Лети к Алю! Понял: к Алю! Р-ррр! У-у-у-у! – не зная, как объяснить, Рина зарычала и заскулила, передразнивая сначала Аля, а затем Гавра. Потом упала на спину и начала болтать руками и ногами, как это делал Гавр, когда подставлял Алю живот.

Гавр развесил уши, дурковато вывалил розовый, цвета чайной колбасы язык и нетерпеливо завертелся, мешая Рине забираться в седло. Когда же она это сделала, разбежался, оттолкнулся задними лапами и взлетел.

Им навстречу двигалась морозная новогодняя ночь. Было в ней что-то легкое, радостное. Весело скользили машины по нитке шоссе. Глухо хлопали петарды. Далеко впереди мягко шевелилась живыми огнями Москва.

Рина, волновавшаяся, что Гавр начнет метаться и понесет ее неизвестно куда, вскоре успокоилась. Кажется, Гавр сообразил, кто такой Аль, и летел именно туда, куда требовалось. У гиел хорошая память. Им достаточно однажды где-то побывать, и дорога навсегда отпечатается в памяти. Каким образом гиелам это удается, для Рины всегда оставалось тайной. Как можно запомнить лес или поле, она понять могла, но как сориентироваться в сотнях тысяч московских крыш, да еще ночью?

Рина не успела толком отморозить щеки, а Гавр, сложив крылья, уже скользнул вниз, пронесся над Ботаническим садом и, сев в снег, стал фыркать и вынюхивать что-то в сугробе. Рина высвободила ноги из стремян. Над голубятней поднимался дымок. Ветер раскручивал его и, играя, разносил по ближайшим тучам.

Рина подошла к двери и хотела постучать, но дверь открылась прежде, чем она это сделала. На пороге стоял Гамов в шапочке Санта-Клауса. Во рту он, как сигару, держал длинную венгерскую сосиску.

– Аль тебя учуял! – пояснил он, отодвигаясь, чтобы впустить Рину внутрь.

Выскочивший Аль профилактически рычал на Гавра, который, вжавшись в снег, торопливо демонстрировал, как рад его видеть.

– Ты одна? – спросил Гамов, выглядывая наружу.

– Одной мне плохо летается… С Гавром.

– А-а, – протянул Гамов с облегчением. – Ну, про Гавра я знаю. А я думал, ты с этим своим…

Он осекся, из чего Рина сделала вывод, что много думать Гамову вредно.

– А он, между прочим, о тебе плохо не говорит! – с укором сказала Рина, не упоминая, что Сашка выстругал куклу для метания ножей и нежно называет ее «Гамов». – Ты Новый год-то встречаешь?

– В одиночестве. У меня нет даже хлеба. Никак не соберусь выбраться в магазин. Приходится намазывать черную икру на сосиски.

Рина посочувствовала бедняге.

– А елка есть?

Гамов оглянулся. Елка у него была как у папы Карло – нарисована маслом на куске старого холста. Правда, подарки, лежащие под ней, были настоящие.

Добрые родители подарили изгнаннику спутниковый навигатор, плоский термос с регулятором температур, полетные очки с затемнением и небольшую японскую катану. Катана была без украшений, простая с виду, но что-то подсказывало Рине, что это настоящая, от мастера, а не просто сувенир.