Любовь к таинственности, или Плохая память - Лариса Соболева

– Какая разница, Илюша? Лида была молодой девушкой, у нее наверняка была личная жизнь, и ей не хотелось торчать возле постели дяди. Люди, пережившие войну, не все остались примерными, кто-то пустился во все тяжкие.

– Вообще-то я тоже так подумал, – сказал он и достал письмо Лидочки. – Но писала она отсюда, из нашего города, что подтверждают штампы на конвертах, взгляни. Была здесь и ни разу не навестила дядю, который любил ее и заменил ей отца? В такое с трудом верится.

– А что, если кухарка просто не встретилась с Лидочкой в больнице? – подала идею жена. – Ведь постоянно сидеть у постели больного невозможно. Надо же сходить в магазин, на рынок, еду приготовить… В конце концов, и помыться следует, не в больнице же это делать. Так что кухарка могла ее ни разу не встретить. Но Лидочку должна была видеть медсестра Машенька. Не понимаю, что тебя смущает?

– Не знаю, – пожимал Илья плечами.

– А ты сначала определись с направлением поисков. Разыскивал Мурку, тебя занесло совсем в другую сторону, скоро вовсе запутаешься. При чем тут Лидочка и ее ложь? Ну, лгала девушка… Значит, ей так нужно было. Не забивай голову ненужными мелочами. А еще лучше – подожди, когда отыщут Машеньку. Хотя что тебе это даст? Ну, подтвердит она: Лидочка ни разу не приходила к дяде, и что? Кто такая Мурка, не знают ни Лида, ни Машенька, я уверена. Иначе их обеих твоя Мурка отправила бы на тот свет.

– Ты права, – согласился он.

Только несколько месяцев спустя Илья получил сведения из загса – а перерыли там тьму томов с документами, – что Мария Карнаухова вышла замуж за некоего Шведенко, взяла его фамилию. Это уже было кое-что. Но лишь бы Машенька не вышла замуж вторично!

Илья навел справки, получил адрес Марии Шведенко, которая, по счастью, жила в городе, в новом микрорайоне. Он помчался туда, дав себе слово: если опять будет мимо, бросит свои бесплодные поиски.

– Вы Мария Шведенко?

Миловидная строгая женщина с зачесанными назад светлыми волосами с любопытством разглядывала Илью, стоящего на пороге.

– Да, – сказала она. – А вы кто?

– Вот мои документы, – протянул ей удостоверение журналиста Илья. – Я хотел поговорить с вами о Федоре Михайловиче Максюте, умершем от туберкулеза в больнице, где вы работали в сорок девятом году. Помните такого?

Мария слегка вздрогнула, будто имя испугало ее. Некоторое время она молчала, закусив губу, очевидно, раздумывала, как ей поступить с незваным гостем. Наконец произнесла:

– Я помню его. А зачем вам?

– Долгая история. Разрешите войти? Не бойтесь…

– А я не боюсь, мой муж дома. Проходите.

– Мы сможем поговорить наедине? – заходя, спросил Илья. Ему не хотелось беседовать при посторонних, будь то муж или мать женщины.

– Кухня вас устроит?

– Кто там, Маша? – послышался из комнаты мужской голос, явно мужа.

– Это ко мне, – крикнула она и провела Илью через длинный узкий коридор в кухню. – Садитесь. Чаю?

– Нет-нет, спасибо, – усаживаясь на стул, отказался Илья, затем осмотрелся. Скромно, очень скромно. Но во всем порядок и аккуратность.

– Почему вы интересуетесь Федором Михайловичем? – осведомилась Мария. Она была напряжена и насторожена. – Да еще сейчас… Столько лет прошло, о нем меня никто не расспрашивал.

– В том же году мой родной брат расследовал одно дело… Убили жену брата Федора Михайловича Ирину…

– А, – будто вспомнила она.

– Вы знали Ирину?

– Лично не знала, но слышала о ней от Федора Михайловича.

– И что он говорил вам?

– А почему сейчас вы этим интересуетесь? – повторила свой вопрос женщина.

– Я занимаюсь этим уже несколько лет, вышел на вас недавно. Тогда моего брата убила та же женщина, которая убила Ирину. Милиция ее не нашла.

– А теперь ее хотите найти вы?

– Да, – твердо сказал Илья.

Мария опустила глаза, ее пальцы теребили край кухонного полотенца, выдавая состояние нервозности. Илья нутром почуял: что-то она знает важное, мучительное для нее, потому и не хочет вести об этом речь. То ли боится, то ли есть другие причины. Впервые Илья не знал, как заставить собеседницу говорить, растерялся, но именно сегодня он должен использовать шанс. Сегодня на него работает эффект неожиданности, поэтому в Марии видна нерешительность, а завтра она возьмет себя в руки и уже никакими силами ее не вызовешь на откровенность.

– Маша, я искал вас несколько месяцев. Помогите мне.

– Что вы хотите? – дрогнувшим голосом спросила женщина.

– Вы неотлучно были при Федоре Михайловиче, он вам рассказывал об Ирине? А Лидочка заходила его проведать?

– Лидочка? – Глаза собеседницы лихорадочно вспыхнули, и тут же она потупилась, смутившись. – Нет, Лидочка не заходила.

– Маша, что вам известно?

– Я поклялась Федору Михайловичу, что никогда, никому…

Ну вот, слезы задрожали в ее глазах.

– Понимаю. Но и вы поймите меня, – мягко настаивал Илья. – Я пытаюсь разобраться в той не распутанной истории. Погибло много людей, вы что-то знаете, это давит на вас, я же вижу… Неужели вам не хочется сбросить груз?

Хозяйка вздохнула.

– Федор Михайлович был очень слаб, он умирал, но держался поразительно стойко, вызывая уважение у медицинского персонала. Его редко навещали, он умирал в одиночестве. Лечащий врач просил меня скрасить его часы, я ему читала, ухаживала, как за родным. Он был необычайно интересным человеком! Он знал, что умирает, а его что-то тяготило, помимо болезни. Часто я заставала Федора Михайловича в глубокой задумчивости. Он думал не о смерти. Я знаю, когда думают о смерти, у людей другие глаза, другое лицо. А у него выражение было беспокойным, что показывало: его мысли далеки от него самого, от его болезни.

– И что? – осторожно, чтобы не спугнуть рассказчицу, которая вдруг задумалась, спросил Илья. Он даже чуточку подался к ней, чтобы не пропустить ни одного слова, Мария говорила слишком тихо.

– Однажды вечером он попросил меня написать письмо. Но сначала спросил, может ли мне доверять. Я, конечно, сказала: да, можете. Ему и этого было мало, он взял с меня слово, что ни один человек не узнает то, что он продиктует. Сказал, что не может уйти из жизни, не написав этого письма. Он диктовал, а я записывала. Письмо было жутким, страшным.

– Что же было в том письме?

Маша замерла, глядя на Илью так, будто сейчас должно случиться что-то неприятное, а исходить неприятность будет от него. Журналист расстроился: все, она, кажется, больше ничего не скажет. Он опустил голову, но вдруг:

– Я сейчас, принесу, – совсем тихо произнесла Мария, встала и вышла из кухни.

А когда вернулась, положила на стол исписанные страницы школьной тетрадки, пожелтевшие от времени, с обтрепанными углами. Так же тихо сказала: