Второе пришествие кумранского учителя. Поцелуй Большого Змея - Яков Шехтер

Что-то холодное приблизилось к моему левому плечу. Я чуть приоткрыл глаз и увидел растопыренную ладонь учителя Звулуна. Ладонь медленно поползла вниз, вдоль руки, а вместе с ней двинулся и холод. Я зажмурился и снова оказался на берегу.

На охряных склонах Моавских гор пятнами выделялась сероватая зелень рощ и белая россыпь селений. Жаркий ветер упруго давил грудь. Я попытался представить Кифу, неуклюже топающего по бухточке, стремительно несущегося Еноха, разрезанное плечо Шали.

Холод медленно гулял по моему телу: учитель Звулун никуда не спешил. Мне казалось, будто я сижу на камне долго, очень долго. Холод поднялся слева к голове, медленно проплыл мимо уха, обошел глаза, нос, двинулся к макушке.

«Очертания берега тонут в золотистом мареве испарений», – почти шептал я, пытаясь как можно лучше представить картину. Однако вместо мысов я видел только размытые фиолетовые полоски.

Холод миновал затылок, приблизился к правому уху и замер. Замер и я. Ладонь медленно поднялась вверх, и спустя несколько мгновений опустилась и пропала. Холод исчез.

– У тебя в детстве болело ухо? – раздался скрипучий голос Звулуна.

Я открыл глаза. Он стоял передо мной, неподвижный и бесчувственный, точно кусок камня. Его лицо ничего не выражало, но глаза блестели чуть живее, чем в прошлый раз.

Проще всего было бы соврать про болезнь. Но я не мог врать. Просто не мог, даже понимая, что эта маленькая ложь избавит меня от многих неприятностей.

– Нет, – сказал я. – Не болело.

– А может быть, ты ударялся недавно правой частью головы? – продолжал расспросы Звулун.

– Нет, не ударялся.

– Ты сказал правду, – довольно хмыкнул Звулун, и я понял, что его вопросы были проверкой.

«Самое простое – быть честным, – вспомнил я собственные мысли. Не вести двойную игру, не скрывать, не прятаться. Делать так, как чувствуешь, открыто и во весь рост идти по духовной дороге».

– Где твой нофэх? – спросил Звулун. – Ты взял его с собой или оставил в комнате?

– Оставил, – я виновато пожал плечами. – Мы же ходили на Соленое море и…

– Ты мог бы этого не говорить. У тебя в голове только волны и плещутся.

– А как вы видите, что происходит у меня в голове, учитель Звулун?

Тот пропустил мой вопрос мимо ушей, отошел в глубину комнаты и вытащил из ниши в стене нофэх. Вот это был камень – не чета моему! Размером с кулак, темно-зеленого цвета и не круглый, а состоящий из множества граней. Звулун положил его на столик, прикрыл обеими ладонями и замер. Спустя несколько мгновений между пальцами задрожало сияние. Звулун убрал левую ладонь, а правой поднял светло-салатовый переливающийся нофэх и поднес его к моему правому уху. От него исходило сильное тепло, словно учитель держал в руках кусок раскаленного угля.

– Закрой глаза, – жестко сказал он, – молчи и слушай.

Я немедленно исполнил приказание. В комнатке стояла тишина. Слушать было нечего, но спустя какое-то время я начал различать шум, похожий на тот, который издают кроны деревьев под порывами ветра. Постепенно в шум начали вкрапляться более высокие звуки, кто-то то ли плакал, то ли жалобно пел. Пение нарастало, усиливалось и вдруг, резко оборвавшись, стихло. Пропал и шум.

Я открыл глаза.

– Что? – спросил Звулун.

– Все затихло.

– А что ты слышал?

– Шум, похожий на шелест листьев. А потом чей-то плач. И вдруг все оборвалось.

– Хм, – Звулун убрал нофэх и поставил его на стол. Он продолжал мягко переливаться, по его граненой поверхности прокатывались волны более темного цвета.

Звулун достал из ниши в стене небольшую жаровню, положил в нее сморщенные, засушенные травки и коренья, щелкнул двумя кремнями и поджег. Как ему удалось одной искрой подпалить траву, я не сумел понять. Когда у нас в Эфрате гас огонь в очаге, мне с мамой приходилось изрядно потрудиться, чтобы веселое пламя снова запрыгало на дровах. А тут щелк – и готово.

Из жаровни повалил горьковато пахнущий дым, Звулун поднял ее со стола и поднес к моему правому уху. От дыма отчаянно защипало в глазах и зачесалось в горле. Я несколько раз оглушительно чихнул и, не дожидаясь приказания учителя, закрыл глаза.

Ощущение получилось довольно странным: от жаровни исходило явственное тепло, однако оно было совсем иным, чем отраженная теплота нофэха: живое, колючее, искрящееся излучение. Вокруг этого тепла, совершенно не смешиваясь с ним, стояла корона холода: ледяные руки Звулуна. Огонь во льду – вот, что получалось. Очень, очень странное ощущение.

– Ты что-нибудь слышишь? – спросил Звулун.

Я прислушался. Сквозь открытую дверь доносился плеск воды в первом бассейне, потрескивали коренья в жаровне, посапывал сам учитель Звулун. И больше ничего.

Я отрицательно помотал головой.

– Подождем еще немного, – сказал Звулун.

Запах изменился. Теперь он был не горьковатым, а приторно-пряным. Так пахло у нас в домике перед праздником, когда мама пекла сладкие пироги и булочки. Я попытался представить наш домик, его скромное убранство: грубые деревянные скамейки, стол, топчан родителей, мою постель с мягким тюфячком, окошко, затянутое бычьим пузырем, Шунру, лежащую возле порога. Как внезапно это ушло, исчезло навсегда, оставшись только в моей памяти. Но в ней оно существует без малейшего изменения, точно такое, как было когда-то. И неважно, сколько лет теперь пройдет, что на самом деле будет происходить с нашей хижиной, если и существует в мире вечная память, она кроется в головах и сердцах людей.

– Так-так, – проскрипел Звулун. – По-прежнему ничего?

– Ничего.

– Можешь открыть глаза. Ты свободен. Отправляйся к попечителю.

«И откуда он все знает? – думал я, выходя из каморки. – Ведь у меня даже мысли не мелькнуло про Гуд-Асика. Из моей головы он не мог это вытащить. Стоп!» – мне на ум вдруг пришло очень простое соображение.

«Гуд-Асик вернулся из поездки. Придя в обитель, он первым делом поспешил окунуться. Значит – видел Звулуна, ведь тот никуда не отлучается, сидит сиднем в каморке возле бассейнов. И если он знает, что Гуд-Асик – мой попечитель, а в этом нет никакой тайны, то вполне понятно, почему он мне посоветовал поспешить к нему навстречу».

Все было так просто и ясно, что я улыбнулся и с улыбкой на губах подошел к нашему бассейну.

– Все в порядке? – спросил Кифа.

– Не знаю, мне учитель Звулун ничего не сказал.

– Он с тобой долго возился, дольше обыкновенного.

– Да, жег корешки какие-то, доставал нофэх.

– Корешки? – Кифа заметно разволновался. – Ты говоришь, он жег корешки?

– Да, сначала горькие, потом пряные. И камень вокруг моей головы водил.

– Ох, Шуа, ты хоть представляешь, что это означает?