Дневник пани Ганки - Тадеуш Доленга-Мостович

– А вы не спрашивали у тети Анели, что их связывало?

Тетка Магдалена тряхнула головой:

– Нет. Сперва мне до этого не было дела. Меня интересовала лишь моя свобода – впервые в жизни. Я делала что хотела. Никто не обращал на меня внимания. Впрочем, между мной и Анелей никогда не было близких отношений. Разница в возрасте, жизни, условиях, в которых мы воспитывались, – все это разделяло нас. Однажды я встретила пана Анзельма на дальней аллее запущенного парка. Мы провели пару часов за разговорами. С того все и началось. Было это осенью…

– Вы влюбились в него с первого взгляда.

– Нет. Не сразу. Но пришла зима. Нужно пояснить тебе, что я была довольно слабого здоровья, а наш дядя хотел, чтоб я хотя бы год отдохнула в селе, прежде чем приеду к нему. Обреченная на заточение в четырех стенах их мрачного дома, я все больше притягивалась к тому мужчине. Казалось, никто этого не замечал, за исключением Анели. Она стала испытывать ко мне ревность, порой весьма немалую. Тогда я сказала пану Анзельму, что мы не должны проводить столько времени вместе, поскольку это расстраивает Анелю. Он ничего не ответил, но своего поведения не изменил. Продолжал искать моего общества. Вернее, не так: это я искала общества пана Анзельма. А он меня не избегал. Был пассивен. Я полюбила его до безумия. Анелю просто возненавидела. Я начала за ними шпионить. Но ничего не раскрыла. Однажды вошла в его комнату. Был это… был это наш первый и последний поцелуй. В дверь вдруг постучали. Анзельм машинально повернул ключ в замке. Тогда Анеля принялась колотить в нее кулаками. Раскричалась на весь дом. Внизу, в библиотеке, сидел ее муж. Рядом, в соседней комнате, были мальчишки. В столовой слуги прибирали после обеда. Но никто не пришел, никто не подал и признака жизни. И тогда она ринулась от двери. Я, предчувствуя несчастье, побежала следом. Когда ворвалась в ее спальню, в ее руке был револьвер. Я поспела вовремя, чтобы не дать ей совершить безумие. Пока мы боролись, раздался выстрел. Пуля попала в пана Анзельма: тот стоял в дверях… Он упал… Был только ранен… Но она об этом не знала. Через несколько минут служанка нашла ее вешающейся на чердаке. Веревку вовремя перерезали. Сестру спасли. Ночью я вышла из дома и через сугробы пробралась в ближайшее село. Тут наняла лошадь… Никогда больше я его не видела.

– И не знаете, тетя, что с ним случилось?

Она молча покачала головой. Я с ужасом глядела на эту маленькую, иссушенную годами женщину. Могла ли я когда-либо допускать, что столь озлобленная особа, этот живой катехизис условностей, некогда вытерпела эдакие жуткие переживания. Бр-р-р. Как должна я быть благодарна Богу, что судьба не дала мне оказаться в подобных обстоятельствах.

Рассказ тетки Магдалены потряс меня до глубины души. Как сильно может одна минута искренней беседы изменить наше представление о человеке! До того времени я считала ее скучной и совершенно неинтересной женщиной, лишенной даже тени личной жизни. Такая себе старая дева, которую никто не хотел, которая поседела, не найдя мужчину, что занялся б ею хотя бы из милосердия.

По этой причине мне казалось довольно странным, что фотографии тетки Магдалены недвусмысленно свидетельствовали о ее красоте – по крайней мере о ее необычности. Я объясняла отсутствие у нее манер и несколько старосветское поведение характером тети, который раз за разом становился все более мучителен для окружающих. Поклонники сбегали от нее, как я думала, лишь только познакомившись ближе.

Могла ли я допустить, что это она от них отстранялась? Что это она избегала мужчин, лелея в себе больную и неуместную любовь к какому-то пропащему человеку. Любовь нереализованную, странную и мрачную. Не скажу, чтобы после признаний тетки я стала относиться к ней с большей симпатией. Скорее, наоборот. Потому что в сравнении с ней почувствовала саму себя женщиной неглубокой и менее достойной. Знаю, что чувство это ничем не подтверждено и со временем пройдет. Однако это не меняет сути вещей: глядя на нее, мне приходится сдерживаться, чтобы не произнести слова слишком безапелляционные, чересчур наглые.

Интересно, неужели у всех этих пожилых и абсолютно не интересных мне людей, мимо которых я каждый день прохожу, словно мимо повседневных вещей, в душе есть, как и у тетки Магдалены, до сих пор не прогоревшие уголья старых чувств? Наверняка не у всех. Но у таких, например, как Ромек… Что мне о нем известно? Откуда я могу знать, не останусь ли в его памяти вечной и незаживающей раной? Я поступила с ним и правда легкомысленно. Ах, если бы человек мог разделяться, если бы я могла каким-то заклинанием распасться на несколько существ! Наверняка нашла бы тогда и ту себя, которая пошла бы с Ромеком, и ту, что осталась бы с Яцеком, и ту, что рыдала бы над могилой несчастного Роберта… Множество их.

Когда я заглядываю в себя, то вижу, насколько я сложная. Из скольких хороших и плохих, пустых и разумных персон состоит моя личность.

Увы, я не умею разделять ни своего тела, ни своей души. А мир любую попытку такого разделения зовет предательством. Заставляет скрывать ее под тысячью видимостей, под вуалями обмана, выворачивать свой характер ложью и притворствами. Отчего в душе человека, отчего в моей собственной душе находится эта проклятая жажда исключительности?..

Яцек, с которым я некогда разговаривала об этом, объясняет все прозаически: врожденным инстинктом обладания, чувством собственности, имеющимся у каждого живого существа. Почему любовь не может быть как воздух, которым дышат все и из-за которого никто ни к кому не ревнует, не отбирает, не запрещает? А ведь любовь – она именно как воздух. Наполняет весь мир, начиная от растений и заканчивая людьми.

Несомненно, разновидностью любви было и то, что я слышала от Тото. Любовь имеет столько форм и столько катализаторов. Столько разновидностей и значений. Как же ее воспринимать и как классифицировать, как оценить хотя бы любовь тетки Магдалены к тому человеку со странным именем Анзельм, словно позаимствованным из какой-то фредеровской комедии, будто для контраста к своему образу, живьем взятым из русской литературы.

Я знаю, что долго не сумею отряхнуться от впечатления, долго еще не позабуду эту ужасную историю. Мостович, которому я ее поведала, высказал предположение, что мне не помешает время от времени заглядывать «жизни за пазуху».

– Это заставляет нас задумываться, – сказал он, – и углубляет наши знания о самих себе. Ведь не важно, что нас потрясает, – важно лишь то, какие реакции это в нас пробуждает и к каким последствиям приводит.

Я из-за этого даже немного обиделась на Тадеуша. Неужели он, знающий меня столь хорошо, подозревает, что я поверхностна и неспособна к глубоким переживаниям?

Но хватит об этом. Я подробно отчиталась Тадеушу о моей поездке в Крыницы. Показала письмо Бакстера и сообщила, что ожидаю из Брюсселя ответа детективного агентства. Он ничего мне не посоветовал. Спросил только, не видится ли мисс Норманн с Яцеком. Я сказала, что, наверное, нет, поскольку Яцек стал спокойнее. И тогда он дал мне совет ждать. Подтвердил и мои предположения: похоже, вполне может оказаться, что мисс Норманн и танцовщица Салли Ней являются одним и тем же человеком.