Пока ангелы спят - Анна и Сергей Литвиновы

Голос подполковника звучал отрывисто, четко. После каждого его указания Варя кивала.

– И еще, – продолжил Петренко, обращаясь к ней. – Перепрограммируй все даниловские файлы таким образом, чтобы то время, когда каждый был создан, оказалось бы позже, чем то, когда соответствующие события произошли в действительности. Пусть сначала горит дерево в жизни, а уже потом он его описывает. А не наоборот!.. Все ясно?

– Так точно.

– Действуй, Варя.

Подполковник повернулся к Буслаеву.

– Теперь ты. Записывай… Пробей мне адрес: Большая Дмитровка, восемь, пятый подъезд, четвертый этаж. Что за фирма снимает этот офис? Кто в этой конторе служит? Ориентировку дай мне на всех в ней работающих. Ясно?

– Так точно.

– Далее… Пробей мне название: компания «Первая печать». Это издательство. Если таковое имеется – список учредителей, юридический адрес… Ну, а я займусь господином Козловым, Иваном Степановичем…

Петренко хотел еще добавить, что имеется у него предчувствие: найти этого господина Козлова окажется не слишком просто – однако говорить об этом вслух не стал. Зачем расхолаживать ребят.

Алексей Данилов. То же самое время.

Мерзавцы! Мерзавцы! Я подергал дверь – бесполезно. Биться в нее, кричать? Глупо. Все равно не откроют. Или откроют, обиходят дубинкой – и опять захлопнут.

Какая же тварь этот подполковник! Настоящий гэбэшник. Сначала в душу влез без мыла, сочувствовал, уговаривал… Расколол… Выдоил из меня все, что ему надо, потом собрал мои вещички – и привет! «Вы, гражданин Данилов, являетесь задержанным». Что за гадкий человек!

Когда мы говорили с этим ласковым Петренко, я на пару минут поверил ему. Что меня загипнотизировал или опоил Козлов. Поверил, что странности происходят не вокруг меня, а вовне. И что ничего удивительного вокруг меня не случалось. А даже если и случалось – это имеет вполне рациональное объяснение. И что в самом деле я писал о событиях не до, а после того, как они происходили.

Но теперь, когда «товарищ подполковник» по-подлому смылся, я уже не верил ни одному его слову. Все – фальшивка. Гадкий фальшак. Я нисколечки не чувствовал себя ни загипнотизированным, ни под кайфом, ни под действием какого-либо словесно-шаманского заговора, о коих талдычил господин гэбэшник. И выглядел я нормально, морда еще вчера была румяная, а подполковник утверждает, что на мне лица нет. Никак мое сознание за последние две недели не менялось – а если и менялось, то только от любви к Наташе. И правду от вымысла, а также сон от яви я, извините, отличаю.

А даже если представим на минуту, что я этого не отличаю, живу в мире грез и фантазий, то какое, спрашивается, до этого дело аналитическому управлению ФСБ (или откуда там выплыл этот самый Петренко)? Может, какому-нибудь психоаналитику до этого и было бы дело – когда бы я сам обратился к нему и заплатил за визит. Но с чего это вдруг моим сознанием, подсознанием – и моим романом! – обеспокоились ребята с Лубянки? Делать им, что ли, больше нечего?

Стало быть, решил я, все, что сгружал мне господин подполковник о моем наркотическом отравлении и загипнотизированности, – сакс, отстой, туфта и лажа[20]. Полное дерьмо.

Я прошелся по комнате. Железная дверь плотно закрыта. На окне толстые решетки. Стекло замазано белым. За ним темным-темно. Старый канцелярский стол. Три стула. Сейф.

Содержат меня пока, надо признать, в тепличных условиях. В камере изолятора временного содержания или где-нибудь в Бутырках мне было бы плоше. Так что, можно признать, повезло. Скоты!

Искусствоведы в штатском уже лет десять в нашей стране не вмешиваются в творческий процесс. (Я продолжал думать, расхаживая по своей комфортабельной, привилегированной темнице.) А с чего это они вдруг сейчас, в случае со мной, решили вмешаться? Тем более что я пишу легкий приключенческий роман. Не антиправительственные листовки. Не оскорбляю святыни: флаг, герб, президента… Не подрываю основы строя.

«А может, – вдруг пришло мне в голову, – как раз подрываю? Каким-то таинственным, неведомым мне самому образом – подрываю? Иначе с чего бы вокруг меня затеялся весь этот сыр-бор? Выловить мирного человека на таможне. Допрашивать – причем вдвоем, затем запирать? Значит, чем-то я им все ж таки опасен? Стало быть, что-то во мне действительно имеется? Что-то необычное и дляних опасное?»

Эта вдруг пришедшая мне мысль одновременно и пугала, и захватывала – как захватывает дух, когда летишь на американских горках.

«А вот сейчас мы и проверим, – сказал я сам себе. – Есть ли во мне что-то… Или же, как утверждал господин гэбэшник, имеется один только гипноз или наркотический кайф… Сейчас проверим…»

Я, казалось, позабыл о том, что уже проверял свои якобы способности и получал шиш да кумыш вместо заказанных раков и вице-премьера по социальным вопросам. В сложившейся ситуации что мне еще оставалось делать, как не попробовать еще раз? Не сидеть же без дела в этой гадкой запертой комнате!

Я сел за стол и сосредоточился. Думал о том, как мне выбраться отсюда, из этой запертой комнаты с белыми решетками на окнах. Убежать. Свалить. Оказаться рядом с Наташей. (Интересно, ждет ли она меня еще? Хорошо бы, ждала. Если до сих пор ждет – значит, любит.) Я думал, как я хочу выбраться отсюда. Я представил себе: я, свободный, беззаботный человек, иду по залу аэропорта. Иду, высоко подняв голову. Издалека вижу Наташу. И она замечает меня. Радостно улыбается, и бежит ко мне, и кидается на шею… Это видение и то чувство любви и свободы, что я испытывал, мысленно увидев Наташу, оказалось столь ярким, что я постарался изо всех сил удержать его в себе. Удержать, не расплескать, не растратить…

Теперь бы найти карандаш и бумагу… Я начал лихорадочно отодвигать ящики старого, советских еще времен, «гэбэшного» стола. Он оказался пуст. Почти пуст.

Однако в нижнем ящике отыскалась газета «Спорт-Экспресс» со следами засохшей закуски.

А в верхнем – ворох обгорелых спичек.

Наташа. То же самое время.

Наталья сидела, скорчившись, свернувшись в клубочек, в зябкой Алешиной машине и смотрела сон. Ей снились зима, лес, метель. Она с родителями – в зимнем доме отдыха. Скоро Новый год… Она чувствует это… А папа утащил ее на долгую прогулку. Пошел мокрый снег, снежинки завихрились в метель. «Давай вернемся!» – просит она, перекрикивая свист колкого ветра. А папа все идет и идет впереди нее, и она уже стала отставать от его приметной красной куртки. «Пап! Стой! Я за тобой не успеваю!» Но его фигура все удалялась и удалялась, и Наташа в страхе думала, что скоро она окажется одна. Одна в хмуром лесу, под мокрым снегом и ледяным ветром. Она уже чувствовала, как ноги схватывает морозным холодом, как немеют пальцы. Накатила волна озноба, накрыла ее, оглушила. «Надо идти, идти, несмотря ни на что!» И она двинулась наперерез ветру, назло пронизывающей пурге. Но поскользнулась и почувствовала, что летит куда-то вниз, в глубокую ледяную пещеру…