Время дракона - Светлана Сергеевна Лыжина

никогда прежде не видел воинский лагерь с высоты птичьего полёта. Да что уж лукавить! Княжич вообще не видел воинских лагерей, потому что ни разу не участвовал в войне или даже в военном смотре. Как было не поддаться восхищению, когда Ласло показал такое!

"Значит, эти огни я и заметил в поле, когда подъезжал к желтоглазой башне! - догадался отрок. - Каждая точка - походный костёр. У каждого костра могут греться человек по пять-шесть, а это означает, что всего на поле собралось... Нет, лучше взглянуть на лагерь при свете дня и подсчитать точно".

Ласло улыбался, довольный, что наконец-то сумел удивить гостя и заставить его признать верховенство хозяев замка:

- Ну что? Большое войско? - победно произнёс маленький Гуньяди. - Шесть тысяч. И они - не ополченцы какие-нибудь. Это наемники. Это люди, для которых война - ремесло. Они год за годом изучают его всё лучше и лучше, и воюют всё лучше и лучше. У отца самое лучшее войско во всём королевстве, и это войско только отцово и больше ничьё. Даже король не может командовать этими людьми, потому что им платит не король, а мой отец. А ещё у отца есть преданные вассалы, которые тоже ходят с ним в поход, и это ещё пять тысяч.

- А эти пять тысяч тоже здесь? - спросил княжич.

- Нет, они ещё не собрались. Отец сказал, что они понадобятся ему позже, когда будет большая война.

Пять тысяч прибавить к шести это одиннадцать тысяч... Если бы зависть могла убивать наповал, Владу бы сделалось сейчас очень плохо, ведь Ласло объявил, что у Яноша личное войско больше, чем вся румынская рать! Княжич припомнил, как слуги называли старшего Гуньяди "сиятельный господин Янош". Получалось, что по титулу этот венгр был всего лишь графом, а войск у него имелось больше, чем у князя!

Влад вдруг подумал, что его нынешняя поездка к венграм похожа на давнюю отцову поездку в Нюрнберг совсем не случайно. Много лет назад мудрый и дальновидный государь Мирча отправил своего среднего сына на север, за горы, к королю Жигмонду, чтобы сын обрёл могущественного покровителя. А теперь история повторилась - отец отправил Влада за горы с той же целью. Правда, тринадцатилетний отрок понимал, что сейчас никак не смог бы устроиться на службу к Яношу - по возрасту слишком рано. Серьёзной удачей было уже то, что во время вечерней трапезы в большом зале княжич сидел на почётном месте, по правую руку от хозяина замка.

Янош Гуньяди продолжал относиться к своему тринадцатилетнему гостю снисходительно, называя его "мальчик", но в то же время всячески показывал, что считает "мальчика" почти взрослым. Во-первых, Янош то и дело призывал его пить вино "наравне с настоящими мужчинами", то есть с теми людьми, которые казались Владу похожими на отцовых бояр, а во-вторых, поощрял разговоры о политике и не считал, что кому-то здесь рано всё это слушать. Даже десятилетний Ласло мог бы участвовать в беседе, если б захотел, но он увлечённо кормил из своей тарелки двух откуда-то взявшихся борзых собак, заставляя их прыгать, и не интересовался больше ничем.

В Тырговиште Владу внушали, что политика - дело сложное, но в здешних застольных разговорах всё было настолько просто, что даже хозяйка замка спокойно рассуждала о ратных делах:

- Надеюсь, эта война с турками закончится быстро, - сказала она. - Янош, ты сможешь разбить их всех до Пасхи?

- Окончить войну до Пасхи? - усмехнулся супруг, - Чтобы король не отменил дворцовые празднества, назначенные на Пасхальное Воскресенье и последующие дни? Ты слишком строга ко мне, дорогая Эржебет. Ты даёшь мне всего месяц сроку.

- Так это возможно или нет? - капризно спросила хозяйка.

- Война не закончится за месяц, - ответил Гуньяди. - Но даю тебе слово, жёнушка - за этот месяц я прогоню турков достаточно далеко, чтобы никто не отменил празднества, и ты могла бы повеселиться.

Янош говорил таким шутливым тоном, что преспокойно мог взять "слово" назад, если бы понял, что выполнить обязательства никак не получается, да и Эржебет вела себя под стать мужу:

- Тебе нужно не только прогнать нехристей, но и успеть приехать в столицу, ведь я не стану веселиться без тебя, - кокетливо произнесла она, но на её лице ясно читалось: "Или всё-таки повеселюсь...".

Хозяин и хозяйка то и дело обменивались ничего не значащими клятвами, а Влад слушал и удивлялся, ведь для него подобные беседы звучали ново и непривычно. Получалось, что Янош и его жена ценят друг в друге непостоянство, а верность и преданность не ценят.

"Как такое может быть?" - думал княжич, потому что не представлял своих родителей, беседующих в подобном тоне. Да, они часто смеялись и шутили, но делали это по-другому. Они вообще жили по-другому. Из рассказов, памятных с детства, явствовало, что отец, сватаясь к матери Влада, не обещал ей лёгкую жизнь, когда можно ни о чём не думать, кроме дворцовых праздников. Он обещал ей другое, говоря, что может оказаться бедным изгнанником, которого даже слуги покинули. Это было сказано не просто так! А мать согласилась, если нужно, терпеть лишения, и потому училась стирать, шить и стряпать. Окажись она капризной и непостоянной, отец Влада по возвращении из турецкого плена вряд ли застал бы жену в Тырговиште, да и не смог бы уговорить поселиться в Сигишоаре.

Вот почему княжич диву давался, глядя на Яноша и Эржебет, но всё же не осмеливался судить, ведь есть такая пословица: "Сколько домов - столько обычаев". Влад решил, что должен проявлять терпимость, но всё-таки оглянулся в поисках отца Антима, чтобы получить у него молчаливое одобрение как у "совести", назначенной родителем.

Как ни странно, отыскать чёрную рясу среди людей за столом удалось не сразу. "Совесть" сидела вдалеке, на одном из последних мест, так что Влад поначалу насторожился: "Что бы это значило?" Правда, он тут же нашёл для хозяев замка оправдание: "А куда прикажете сажать православного священника, участвующего в трапезе католиков? На почётное место?"

Как-никак в замке жили католики, и даже Сёчке, казалось, забыла, что она больше не католичка. Вместе со всеми читая молитву перед трапезой, невестка произнесла "амэн". А ведь должна была сказать "аминь". Влад сидел достаточно близко, чтобы расслышать. Он удивился, но опять не решился осуждать, ведь "амэн" и "аминь" это