Время дракона - Светлана Сергеевна Лыжина

корону унаследовала дочка Жигмонда, но при условии, что выйдет замуж. Она вышла за некоего Альбрехта, который вскоре умер от дизентерии, оставив после себя полный разлад в делах и совсем маленького сына. Впрочем, венгры не признали младенца своим новым монархом.

Очевидно, именно об этом "сосунке" говорил шут, а шалопаем называл другого претендента, которого, в конце концов, и выбрали королём. Сейчас этому "шалопаю", приглашённому из Ляшской страны, уже исполнилось семнадцать, но он продолжал зависеть от мнения венгерских вельмож и пресловутого Собрания. Вдобавок, приходилось слушать регента, назначенного Собранием, а этим регентом был не кто иной как Гуньяди.

"Получается, Янош недолюбливает короля, если позволяет своему шуту насмехаться над ним", - догадался Влад.

- Ты закончил? - спросил Янош, услышав слово "саранча".

- Нет-нет, хозяин! - ответил Пустозвон. - Я бы уронил свою шутовскую честь, если б закончил так рано. Мной потрачено чуть менее двухсот слов, а подобное количество недостойно Первого Пустозвона. Мне ещё надо рассказать о каждом из двух претендентов на королевский трон.

- Тогда говори! - повелел хозяин замка, предвкушая новую порцию веселья.

Пока Пустозвон говорил, Сёчке тоже смеялась. Её смешило далеко не всё, что смешило Яноша, но шут, наверное, сознательно сочетал грубые шутки с более тонкими, чтобы угодить каждому из присутствующих. В итоге всё остались довольны, а Влад, вслушиваясь в звонкий смех невестки, порой выделявшийся среди общего гама, вдруг подумал, что она никогда не веселилась так непринуждённо, пока жила в Тырговиште. "Неужели она боялась, что кто-то осудит её за вольный смех? - думал княжич. - Или ей так сильно не нравилось жить при румынском дворе?"

Вскоре он бросил об этом рассуждать и просто слушал. Смех Сёчке чем-то напоминал звон, который бывает от удара металла о металл - как на Кузнечной улице в Сигишоаре или как в здешнем селении возле замка. В сознании Влада звуки смеха и звона слились воедино и дополняли друг друга, как части одной мелодии. Даже в слове "сёчке" ясно слышалось "тюк". "Сёчке - такое сокровище. Почему она досталась не мне? - в очередной раз спрашивал себя княжич. - И почему я вижу этот клад, а мой брат как будто не замечает?"

Застолье закончилось ближе к полуночи, но Влад совсем не хотел спать. В своё время точно такая же бессонница одолевала его после переезда в Тырговиште, поэтому, увидев приготовленную для него кровать, он понял, что уснуть в ней вряд ли получится.

- Не буду сейчас спать, - объявил княжич слугам и отправился бродить по крепости, вопреки его настроению уже начавшей погружаться в сон. Ещё слышались шаги и приглушённые голоса по коридорам, на лестницах мелькали люди со светильниками, но жилище Яноша Гуньяди всё-таки засыпало.

С каждой минутой становилось тише, и, наверное, благодаря этой тишине до Влада вдруг донеслось нестройное мужское пение в несколько голосов. Он, сам не сознавая, для чего, пошёл на эти звуки, миновал галерею, свернул в некий проход, спустился по лестнице. Одной прогулки по замку в сопровождении хозяйского сына оказалось недостаточно, чтобы запомнить, где что находится, поэтому Влад начал опасаться, что заблудился, и будет плутать полночи.

Вдруг в очередном коридоре показался отсвет, который никуда не двигался. Оттуда тянуло холодом, и при ближайшем рассмотрении стало видно, что посреди коридора возле раскрытого окна стоят несколько человек. Один из них был Янош Гуньяди, а остальные со светильниками - слуги. Наверное, господин направлялся в свои покои, но вдруг что-то случилось.

Теперь Влад ясно слышал песню. Незамысловатые вирши. Четверо или пятеро пьяных голосов горланили без всякой музыки.

Красотки любят смелых, отчаянных парней,

Но также и для Смерти смельчак всего милей.

Кто первым в бой стремится, к тому красотки льнут,

Но храбрые вояки короткий век живут.

Несомненно, горланили в лагере, ведь он начинался совсем близко от замковых стен. Слова песни легко достигали ушей Яноша, который с удовольствием внимал нестройному пению. Он стоял у окна, не замечая холода, и улыбался, а Влад благодаря свечам в руках слуг видел эту улыбку, больше похожую на усмешку.

Смерть, как седая курва, пусть завлекает нас -

А мы пойдём к красоткам, оттянем смертный час.

Временами пение сбивалось на простую декламацию - певуны отчеканивали каждое слово, будто втаптывали в землю - а иногда начинали чуть ли не кукарекать, растягивая слово в середине фразы.

Улыбчивы красотки, Смерть скалит зубы нам.

Ой, Смерть, не нарывайся! Схлопочешь по мордам!

Костлявые ручищи нас тянутся обнять,

Но стылая могила - не лучшая кровать.

Мы на других постелях покуда отдохнём,

А как настанет время, заснём могильным сном.

- Нескладно поют, - заметил Влад.

Гуньяди обернулся и, увидев, кто с ним говорит, снисходительно ответил:

- Они поют так, как должны петь воины. Их талант не в песнях, а в другом. Запомни это, мальчик - кто хорошо поёт, тот плохо воюет.

V

"Кто хорошо поёт, тот плохо воюет", - так говорил Янош Гуньяди, а Влад слушал и принимал как неоспоримую истину, хотя теперь, много лет спустя, мог бы завязаться спор, ведь если соглашаться с Яношем, то выходило, что у каждого есть только один истинный талант, на основе которого и надо выбирать себе занятие.

"Нет, Гуньяди ошибался", - говорил себе младший Дракул, который стал толковым государем, хотя в ранние годы не проявлял к этому способностей, потому что не верховодил сверстниками и не мыслил себя главным. Он готовился стать помощником отца и старшего брата, а переменил намерение лишь тогда, когда отец и старший брат внезапно умерли. Тут-то и пришлось взять на себя роль, совсем не привычную - роль вождя, а не того, кого ведут; роль победителя, а не того, кто заранее готов уступить первенство.

Тринадцатилетнему отроку, который слушал Яноша Гуньяди, было ещё очень далеко до подобного перерождения, но, повзрослев, Влад говорил себе: "Нет. Кто хорошо поёт, может и воевать хорошо, если деваться некуда". Он был готов и подтвердить это, но не собственной судьбой, а на примере другого государя - сербского князя Стефана Лазаревича, пусть и не певшего песен, зато имевшего близкий к этому талант, поэтический, вовсе не мешавший Стефану укреплять государство.

Правители балуются стихосложением довольно часто, однако большинство подданных не одобряет этого и радуется, если вирши получаются неуклюжие:

- Вот