Чужая игра для сиротки. Том первый - Айя Субботина

Быстро хватаю стоящий на секретере канделябр и, воинственно держа его обеими руками, предупреждаю:

— Я проломлю голову любому, кто попробует ко мне подкрасться!

Тень выходит из полумрака укрытия книжных стеллажей, на всякий случай поднимая руки как сдающийся без боя воин.

Это — Примэль, и у нее очень испуганный вид.

— Матильда, это я, — бормочет дрожащими губами она. — Просто подумала, что нам есть что обсудить.

Несмотря на то, что мой тайный враг оказался всего-навсего приставучей Примэль, не спешу возвращать подсвечник на место. Его тяжесть придает уверенности, что в случае чего — я всегда смогу защитить свою жизнь и честь.

Ну, по меньшей мере, попытаться.

— Прости, я немного нервничаю после всего случившегося, — говорю я, присаживаясь на край старинного кресла в богатой бордовой обивке.

Примэль часто кивает и занимает софу поблизости.

Какое-то время мы обе молчим, и когда я почти готова поторопить ее с разговором, Примэль начинает первой:

— Тебе совсем не страшно… после вчерашнего? Сначала тебя чуть не завалило камнями, а потом эта ужасная смерть бедняжки Риванны. Этот обор уж точно останется в истории самым кровавым.

Она выглядит искренне напуганной.

— Если тебе страшно — наверное, еще не поздно отбыть домой? — говорю первое, что приходит на ум. Примэль единственная в этом замке, кто не боится открыто со мной разговаривать и за одно это стоит быть к ней дружелюбнее. — Уверена, Его Величество поймет.

Девушка закатывает глаза, и достает откуда-то из складок платья маленькую жестяную коробку с леденцами. Предлагает мне угоститься, но я отказываюсь. Видимо, слишком подозрительно быстро, потому что Примэль берет первую же попавшуюся карамельную горошину и отправляет ее в рот.

— Если бы я хотела тебя отравить, — говорит с задорной хищной усмешкой, — я бы лучше подпустила сюда какой-нибудь сонный газ. Никто не травит врагов фруктовой карамелью за грошовую цену. Мой отец считает, что у меня дурной вкус, потому что я люблю сладости деревенских детей, так что приходиться подворовывать их у горничной.

Примэль с громким хрустом разгрызает карамель во рту. И сует в рот следующую горошину.

Я потихоньку беру одну и кладу ее на язык.

В монастыре сладости были под запретом, так что даже такие угощения были в радость.

Вкусно — словно ешь ложками спелую сочную вишню.

— Если бы я сбежала сегодня, — говорит Примэль уже немного напряженным голосом, — то уже завтра стала бы невестой старика. У нас не самый знатный графский род, мои бабка и матушка не были плодовитыми, так что кроме меня и младшей сестры надеяться больше не на кого. А ко мне как раз собирался посвататься барон Фабер. Старший.

Она так выразительно на меня смотрит, как будто ждет, что новость об этом сватовстве произведет на меня какой-то особенный эффект.

Я хорошо знаю дворянство и историю, но фамилия Фабер явно не в первых рядах.

Хотя в голове все же всплывает гравюра изуродованного страшным ожогом мужчины, к тому же еще и одноглазого.

Кажется, он получил эти ожоги в бою в одной из самых первых военных кампаний Эвина Скай-Ринга.

Чтобы как-то проверить правильность своего предположения, как бы между прочим провожу рукой вокруг лица. Примэль огорченно кивает. А когда закрываю один глаз ладонью, ее лицо похоже на скисший помидор.

— У барона только один наследник, так что он рассчитывает, что жена подарит ему еще минимум тройку крепких сыновей, — продолжает жаловаться Примэль, — а ему уже пятьдесят восемь! Я не уверена, что смерть так уж хуже печальной участи тешить его немощное старческое мужское достоинство.

Мы морщимся в унисон, и так же вместе хихикаем.

— Я думаю, — уверенно говорит моя новоиспеченная подруга, — король выберет тебя.

— Думаю, леди Мор этого не допустит — готова поспорить, она уже знает цвет его камзола, чтобы идеально с ним сочетаться.

— Я вообще, а не про танцульки. Ты будешь королевой. — Примэль дает мне еще один леденец и прижимисто прячет коробку обратно в потайной карман. — Ты одна здесь хоть что-то знаешь о том, как устроен этот мир, и как в нем выживать. Ты особенная, Матильда. Не зря же Вероника так бесится на твою породу.

Мы уходим по очереди — сначала она, потом — я.

Слова Примэль не дают покоя.

Я — точно не породистая. Это настоящая герцогиня особенная, не такая как все, а я — выброшенная собственными родителями безродная дворняжка. Мне никогда не стать королевой, и это… неприятно ранит. Как будто придется добровольно отдать то, что принадлежит мне по праву.

Я так настойчиво отмахиваюсь от этих странных и ненужных мыслей, что не сразу понимаю, почему в моей комнате такой ужасный беспорядок. Просто замираю посреди разбросанных повсюду платьев, нижнего белья и пустых коробок из-под обуви.

Что тут вообще произошло?

Обыск?!

Или пока меня не было кто-то очень находчивый устроил платный аттракцион «Отомсти дочери предателя»?

Хватаю лежащее на полу голубое атласное платье… и замираю от ужаса.

Оно все изрезано на лоскуты — от лифа до складок на юбке.

Буквально — дорогой атлас похож на толстую неряшливую бахрому.

Беру другое, треть, следующее.

Они все испорчены!

Все — даже носовые платки исполосованы в клочья!

Я обессиленно опускаюсь на пол, вдруг отчаянно понимая, что если мне не пришлют платье, то на завтрашний бал идти мне не в чем. Абсолютно не в чем, без преувеличений.

Разве что моя горничная смилостивится и одолжит свою униформу.

Я беру себя в руки и снова перебираю рвань на полу.

Не могли же мои невидимые доброжелатели уничтожить абсолютно все.

На это потребовалось бы по меньшей мере несколько часов!

Но сколько бы я ни рылась, как тщательно не выискивала бы среди безнадежно испорченных нарядов хоть один целый клочок — все оказалось бесполезно.

Каждое платья, каждая нижняя юбка и даже чулки были безнадежно изрезаны и изодраны.

В сердцах, бросаю рваное платье красивого цвета «королевский синий» и снова усаживаюсь на пол, прямо на кучу рванья, как наседка на свое единственное добро.

Кто-то очень смелый сделал это.

Кто-то достаточно самоуверенный, чтобы не переживать из-за возможной поимки прямо на месте преступления.

Нужно обладать либо нечеловеческой выдержкой, либо индульгенцией на любую гадость, чтобы сидеть в чужой комнате под носом у двух королевских гвардейцев, и методично кромсать чужое имущество.