📚 Hub Books: Онлайн-чтение книгРазная литератураЯ в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

Я в свою ходил атаку… - Александр Трифонович Твардовский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+
1 ... 65 66 67 68 69 70 71 72 73 ... 96
Перейти на страницу:
ты. Одно хорошо, что теперь есть надежда вырваться на малый срок в Москву.

На фронте, куда ни приедешь, всюду «Теркин» военгизовский. Многие знакомятся с ним впервые. Великая вещь 300 тысяч экземпляров – этого нельзя не почувствовать. Жаль только, что это не книжка…

10. VIII Р.Т.

В Минске, когда устраивал Гофман на квартиру, видел в приемной райсовета человека, который в ожидании какого-то оформления бумажек на жилище рассказывал о восьмимесячном сидении в подземелье вместе с двадцатью шестью другими евреями. Вышел он в числе тринадцати человек, оставшихся в живых. Зовут его Добин Панхас Яковлевич. Осенью 43-го г. он в числе нескольких семей и одиночек-евреев бежал из гетто, надеясь на близкое освобождение города от немцев. Укрылись в подвале сгоревшего дома, на месте которого был поставлен какой-то сарайчик. Питались бог весть чем, выходили поодиночке на разведку, умиравшие оставались там же. Рассказ, по словам Добина, подробно записан от него корреспондентом «Известий» Рузовым.

Я был потрясен этой историей и не стал по спешке записывать ее подробно, только зная, что она уже записана. На каком-то месте рассказчика прервали – бумажка для него была готова, но там была не то другая квартира, не то две комнаты вместо трех, не то еще что, и я слышал своими ушами, как этот человек из подземелья говорил, настойчиво сопротивляясь решению:

– Позвольте, но как же можно жить в такой квартире? Как же можно жить?

И лицо его, землисто-бледное, нездоровое лицо человека с того света, выражало старательно искреннейшее сознание невозможности поселиться в назначенной ему квартире.

– Как же можно жить?..

Анекдоты.

Родной брат командира корпуса, генерал-лейтенанта, у него ординарцем. Утром, когда готовился завтрак, я видел этого пожилого солдата, нес он какой-то бидончик и говорил тому, что остался сзади, у повозки, по-видимому, привезшей молоко и прочее:

– Как же это, братец, некипяченое? Как же это, братец ты мой, некипяченое – генералу?..

Потом оказалось, впрочем, что не этот ординарец является родственником генерала, но мог быть и тот на его месте.

Рассказывали об одном ездовом. Остановил коней у сада, видит, пасека, давай «лазать» мед. Его подобрали замертво, кони же были заедены насмерть.

– Немец пошел бедный. Куда не тот, что в обороне. Бывало, в первую траншею ворвись, тут тебе шоколад, сигареты, то, другое. А теперь тридцать верст за день дашь, на закурку не разживешься…

Утро в литовской усадьбе. Свертывается командный пункт, заводятся машины, хозяин застенчиво подбирает сено, растасканное по двору для ночлега. Война ушла от его двора, прогромыхивает далеко на западе.

Пушки во ржи, пушки, замаскированные снопами, зеленым горохом, пушки на марше, пушки впереди, сзади, с боков. Командир соединения, узнав, что на его участок идут свежие немецкие танки, говорит:

– Пусть. У меня девятьсот стволов. Ждут работы.

Опять, чуть доберешься до огня, до реальной ежеминутной опасности «попасть» – все то же чувство едва выносимой неприкаянности, ненужности твоей здесь.

Что значит привычка к опасности? Знание, что и когда действительно опасно. Я видел молодцеватого генерала-фронтовика, который мгновенно скатывался в ямочку, чуть мессер нарывался на песок, где мы все сидели. И вот комкор и его зам, перебираясь на новый к[омандный] п[ункт], ведут вслед жен, которые неизвестно за какой нуждой пребывают при них («Повоюют три года без бабы. ППЖ <походно-полевая жена> заводить? А если жена хорошая?»). Идя по Москве первый раз и зная из календарной статистики, что ежедневно под колеса попадает около десяти человек, ты во власти страха и повсеместной опасности. И действительно, если не будешь осторожен, можешь скорей других попасть под трамвай. Но если ты живешь там, ты идешь, беседуешь с приятелем, глазеешь по сторонам и т. д. и механически переходишь улицу там, где надо, или там, где нельзя, но с навыком, с инстинктом времени, который позволяет тебе шмыгнуть перед самым носом машины, и с привычным доверием ко всему, что обеспечивает твою сохранность, – сигнализации, бдительности водителей, надежности тормозов и т. д. И при всем этом ты все-таки можешь попасть под колеса, быть изувеченным, убитым, искусанным, но легко относишься к этой возможности, такой редкой и минующей тебя день за днем, год за годом.

В привычке к опасности на войне есть что-то похожее на эту привычку городского пешехода, но аналогия, конечно, касается только чего-то, а не всего.

Еще замечается, что чувство страха злей и неотвязней при наличии некоторых общих «благоприятных» моментов: плохого настроения, недовольства собой (а казалось бы, здесь наоборот! Нет), угрызений совести, похмелья и т. п. И гораздо слабее при общем хорошем самочувствии, осознании себя на своем месте («Я не виноват, если буду убит»), сознании долга и вообще чего-то хорошего за собой: верности, честности, незаурядности.

И огромное значение – ответственность за множество людей, подчиненных, доверенных и доверившихся тебе, видящих в тебе образец.

Наконец, возможность огрызнуться, ответить тому безымянному и безвестному, что посылает тебе смерть, страх, – смертью же и страхом.

Только теперь можно понять, представить, доугадать, насколько серьезно было наше сопротивление противнику в 41-м году и насколько страшна была война среднему личному немцу, хотя он знал, что успех на его, неличного немца, стороне, что мы отступаем, попадаем в окружение, теряем города, области. И вдруг какая-то минометная батарея стоит, покуда есть чем кидаться, или бомбардировщик, выскочивший вдруг в глубокий тыл к противнику с его превосходством в воздухе…

Дороги хорошие, но узкие, рассчитанные только на гужевой транспорт. Тишина полей с несколько перестоявшим урожаем. Мужики и бабы, не говорящие по-русски. Работа на полях (косят рожь не с лапкой, а с гладкой дужкой из прутика у косы, потому что кладут рожь на ниву, а не от нивы, как у нас). Стрижка овец в усадьбах, молотьба. Есть много приятного, напоминающего мне мое хуторское детство (ручной труд на полях) во всем этом.

Дорога лесом – то сухая, обдаваемая запахом сосновой суши и гари (выжиги на вырубках), то свежая, прохладная в сырой тени с песком, будто мокрым, мягко шумящим под колесами.

Края, где война прошла взад-вперед, не покусав людей, не обезобразив землю.

Августовская благость, любимая с детства пора, что нынче так подходит моему возрасту.

Только теперь, кажется, я научился любить природу не только загорьевскую, смоленскую, русскую, а всю, какая есть на божьем свете, любить, не боясь в чем-то утратиться, потерять свою «самобытность», не томясь, свободно.

Неман – в самом слове уже не русское, немецкое. А все уже далеко за Неманом.

Раненые. Солдат на грузовике с длинноносым, небритым, суровым и вместе напуганным

1 ... 65 66 67 68 69 70 71 72 73 ... 96
Перейти на страницу:

Комментарии

Обратите внимание, что комментарий должен быть не короче 20 символов. Покажите уважение к себе и другим пользователям!

Никто еще не прокомментировал. Хотите быть первым, кто выскажется?