Седьмая Казнь - Стивен Ридер Дональдсон

Фламора опять была одета довольно провокационно, выставив напоказ гладкие бедра и грудь, она вызывала страстное желание. Туманный взгляд ее и улыбка, устремленные на принца Бифальта, словно манили его.

При виде Фламоры у принца перехватило дыхание, но не от вожделения. Нет, он почувствовал тревогу. Возможно, он должен был испытывать благодарность за то, что это не она боец магистра Марроу. Поединок с ней был бы абсолютно бесчестным, несправедливым, пристрастным – причем для принца. С ассасином он мог бы сражаться: Амандис была более чем в состоянии защитить себя. Единственным оружием Фламоры, напротив, были только ее блестящие глаза, дразнящая улыбка, вызывающие одежды, ее призывная женственность. Если бы принц даже только ранил ее, позор лежал бы на нем до самой могилы.

И все же принц не испытывал благодарности. Впервые ему пришло в голову, что он догадывается, кто будет бойцом от библиотеки.

Эта мысль терзала его, вгрызаясь все глубже, словно ненасытная крыса, и чувство тошноты подступало к горлу.

Две служительницы встали напротив Третьего Отца на краю арены. Обе они поприветствовали монаха: Амандис торжественным поклоном, Фламора игривым реверансом. По-прежнему не поднимая головы и не отрывая взгляда от пола, Третий Отец ответил женщинам поклоном, столь же церемониальным, как и поклон ассасина.

Слепой заклинатель, возвышавшийся, словно башня, в центре расчищенного пространства, ждал, пока зрители, выразив свои самые разные чувства, успокоятся. Когда в зале снова наступила полная тишина, архивариус в третий раз кивнул магистру Авейлу.

Глухой заклинатель, произнося слова обычным голосом, а не тем, который звучал в головах слушателей, приказал:

– Бифальт, принц Беллегера, выйдите вперед.

Проклиная себя за то, что никак не успокоит дыхание и свои дрожащие руки, сын короля вошел в зал. Ему хотелось препятствий, хотелось расталкивать мужчин и женщин из толпы в стороны. Грубая сила помогла бы ему пробудить гнев. Но зрители, казалось, сами исчезали с его пути. И вскоре принц, чувствуя только как набатом бьется его сердце, встал сбоку от Третьего Отца.

Гнев, поддерживавший его последние дни – нет, последние годы, – иссяк. Если принц был прав, если он верно определил, кто будет его противником…

Монах, не взглянув на принца, подтолкнул его к центру арены.

Принц Бифальт подчинился. Он выбрал свой путь и принял его. Как и каждый его выбор, этот, возможно, был ошибочным. Лучше понять, рассудить спокойнее, поступить осмотрительней – ему следовало это сделать. Наверное, принц заслуживал такой исход. Но он был тем, кем он был. Более того, ему было необходимо быть тем, кем он был, без туманной лжи и тайных намерений.

Принц хмурился, избегая смотреть на кого бы то ни было. Он едва взглянул на магистра Марроу. Он не хотел видеть ни хмурое неодобрение архивариуса, ни жадное предвкушение генерала Форгайла, ни открытое презрение дикарей из племени врачевателя. С потупленным взглядом принц шел все вперед, пока не понял, что находится в десяти шагах от слепого заклинателя. Там он и остановился.

Магистр Авейл вновь заговорил:

– Боец со стороны Последнего Книгохранилища, выйди вперед.

Принц не испытал удивления, только тошнота подступила к горлу, когда он увидел, что из толпы на арену выходит Элгарт.

Одной только этой уловкой магистры полностью обезоружили старшего сына короля Аббатора. Бесчестно, несправедливо, пристрастно. Принимая их условия, принц совершил нечто худшее, чем просто ошибку. Он стал виновником преступления, предательства.

Когда Элгарт поравнялся со служительницами, Фламора легко коснулась его руки, поцеловала в щеку, Амандис приказала что-то суровым тоном, махнув вперед. Принц не слышал ее. Тишина оглушала. Тишина, словно барабанным боем, отзывалась в пульсации его вен. Погребальным звоном…

Молчание зрителей заполнило весь зал. Принцу Бифальту приходилось бороться за каждый глоток воздуха. Наблюдая, как приближается гвардеец, он чувствовал, что внутри у него что-то сжимается; Элгарт, как и он чуть раньше, остановился в десяти шагах от архивариуса.

Элгарт, как и принц, был одет в то, что сшили для него слуги башни. Оружие у него было такое же, как и у его командира: сабля и кинжал на поясе, ружье за плечом, сумка с боеприпасами за другим. Элгарт, опустив глаза, выжидающе стоял напротив своего противника. Принц Бифальт всматривался в лицо своего товарища, но не видел в нем ничего, кроме решимости.

Магистр Марроу молчал, позволив беллегерцам одно мгновение просто постоять друг против друга. А затем голосом, сиплым от досады, скомандовал:

– Насмерть. Судьба королевств в ваших руках. Честь ваша в ваших руках.

Взмахнув своей мантией, слепой заклинатель развернулся и широкими шагами пошел прочь, присоединившись к магистру Авейлу и магистру Раммиджу.

Пальцы Элгарта дернулись, но он не потянулся к оружию.

Принц Бифальт искал в себе хоть какую-нибудь искру, которую он мог бы раздуть в пламя. Ему нужен был гнев. Принц пытался представить, как он требует от Элгарта ответа: это ли, наконец, вся правда? Намеревался ли ты предать меня с самого начала? Встать на сторону этих заклинателей?

Элгарт клялся ему…

Но пока принц безуспешно пытался найти какое-нибудь справедливое обвинение своему бывшему товарищу, Элгарт поднял голову. Их взгляды встретились.

В глазах Элгарта принц увидел сильную боль. Он увидел в них решительность и непоколебимость. Принц знал храбрость Элгарта. Гвардеец достаточно часто доказывал ее, сомнений не оставалось.

Шрам на его лице говорил о том, что душа его рвалась на части.

Этот взгляд лишил Бифальта, принца Беллегера, последней его надежды. Душевное смятение и виноватый вид Элгарта – о да, вид у него был виноватый, это было так же хорошо видно, как и его душевное смятение – заставили принца сопротивляться своему собственному отчаянию. Он не мог драться с одним из своих людей, с человеком, который поклялся ему в верности, которому он доверял охранять свои тылы. Он не мог драться ни с одним из беллегерцев, а Элгарт был более чем просто подданным своего короля. Он был товарищем принца. Бок о бок с принцем Бифальтом он без страха встречал стрелы и гранаты, кровавую битву в ночи и ужасы пустыни.

Но принц не мог и позволить такому человеку убить его. Эту ношу Элгарт будет носить до тех пор, пока ее тяжесть не раздавит его. И это будет означать гибель Беллегера.

«…только тогда человек…»

Дрожа каждым мускулом, принц Бифальт вынул из ножен саблю и со звоном швырнул ее на пол. Избавился от кинжала. Взяв винтовку, достал обойму, затвором вытащил из патронника пулю и положил винтовку с обоймой к своим ногам. Уронил сумку.

Беззащитный, дрожащий, словно трус, принц подошел к Элгарту и встал так близко, что смог положить руки на плечи своему товарищу.