Все свободны! - Екатерина Юрьева

— Но любое усилие ведь требует энергии? Это как раз о чем я говорила — про магнитные поля, которые стимулируют.

— Пожалуй. Значит, существует какая-то невероятная метафизика текста, в которую запечатывается энергия, именно энергия времени. Потом почему-то это оказывается либо шедевром, либо непревзойденным кусочком исторической мозаики. Для того, чтобы запечатлеть энергию современного состояния в тексте, нужно действительно очень большую энергию потратить. А вот как ее набрать и почему она может быть вызвана в том или ином человеке — опять тайна сия велика есть.

— А может такое быть, Виктор Викторович, что энергию присылают откуда-то извне для поддержания?

— Вот это и есть место-рождение, когда люди с помощью врожденного дарования, усилий окружающих, в смысле воспитания, образования и культуры, а потом еще в силу исторической необходимости начинают дотягиваться до нового способа грабежа онтологии. (А онтологические слои, чтобы было понятно, хотя это тоже очень грубое уподобление, — вода, небо, лес, воздух.) Там дальше есть, по-видимому, куда еще прорваться. Это сделать непросто — ни за что вам пайку сверху не скинут. До нее надо как-то дотягиваться. Когда дотянулись, очень жадно и быстро набирают. Потому что скоро кончится и потом не будет.

— Это снова про Скворцова. Весь вечер ты на арене.

— Да я тихо сижу, внимаю. Дай послушать умного человека. А скажите, Виктор Викторович, раз уж такой разговор — существуют ли категории успешности?

— Успешности вообще? Сомнительно. Хотя вот в литературе, на мой взгляд, успешность, направления — ничего не значат. Поэтому я не верю, честно говоря, и в профессию в литературе. Русская литература до сих пор была непрофессиональной. Ей достаточно было быть гениальной. И новой внутри себя. Сейчас возникает профессиональная литература, она есть уже. И есть успешные авторы. Но это другая область. Я не знаю, как сравнивать хлеб и вино, которое употребляли ученики Иисуса на тайной вечере, с тем хлебом и вином, которое мы покупаем в соседнем магазине. А когда действительно из настоящего текста, который переломишь, как хлеб, потечет кровь, что-то делается с душой человека, который этот хлеб вкушает.

Но все это, друзья мои, в полной мере имеет отношение и к жизни, и к любой другой форме существования — не только литературного существования, я имею в виду. Ну, вы понимаете. — Он засмеялся. — А магнитофон-то, Васька, ты и не включила.

— Да и хрен же с ним, Виктор Викторович, с магнитофоном. Он у меня и так сильно умный.

— Ну что, молодежь, пойду посплю часок. Уж и так ночь глухая.

— Вась, проводи Виктора Викторовича. А я тут пока приберу.

— Ты? Сам? Ну давай. — Вася была искренне удивлена. Юрий Николаевич часто помнил, что надо сделать — принести, достать, организовать. (Может, конечно, за него это помнил Максим или еще кто.) Но никогда не брал в голову, что потом надо все еще и разгребать. Чудеса прямо, да и только. В этом Павлопетровске. Вот и не верь после этого в магнитные поля, что деформируют сознание.

Вася с Суховым вышли в тускло светящийся гостиничный коридор и направились к его номеру.

— Что, Василиса, любишь его?

Вася пожала плечами.

— Не знаю, Виктор Викторович, что это такое — любовь. Какие у нее приметы? Вот объясните мне, вы же умный?

— Ой, Вася. Знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Ну давай, девочка моя, иди, а то твой скучает. Он и вправду ничего. Хочет, хочет быть живым человеком.

…Все вместе летели в Долину к гейзерам. Даже Максима взяли с собой, чтоб он тоже красоту посмотрел. Не все же ему, бедному, таскаться по сереньким и невзрачным улочкам Павлопетровска, городка, однако, чудесного. А то получалось, что, промахав вею страну, он только одни пригородные вулканы здесь и увидел.

В Долине приземлились на главной базе, где, собственно, собирались пожить немного в лубяных избушках. Коммерсанты не особо вкладывали деньги в развитие хозяйства — скорее всего из жадности. Но объяснялось это необходимостью сохранения колорита места. В этом, может, и была какая-то логика. Но, на цивилизованный взгляд, конечно, сомнительная. Чатка не достигла еще такого уровня сервиса вообще, чтобы можно было уже его понижать — по многочисленным просьбам сумасшедших. Словом, домишки выглядели развалюшками, ровно такими, какими Вася застала их, когда давным-давно бывала здесь. Однако они были вполне теплыми и даже немного уютными.

В доме, куда их привели, старенькая печка грела, как новенькая, и даже лучше. У нее была отличная тяга, огонек живо горел за чугунной заслонкой. Пол был честно выскоблен служителем, что круглогодично присматривал за хозяйством. В центре комнаты, она же была и кухней, стоял огромный розоватый стол — скорее всего сосновый. Его окружали стульчики из больших ошлифованных пней — в полметра шириной. Спинки сплетены из древесных сучков и кореньев. На стульчики были накинуты шкуры, и хотелось взгромоздиться на них с ногами. Одно сиденье оказалось так велико, в смысле широко, что на него даже можно было и прилечь. Оно напоминало маленькую козетку. Это была такая парадная зала. В домике обнаружилось еще несколько каморок, совсем крошечных, с малюсенькими окошечками под потолком. Словом, в них могла только кровать и поместиться. Причем там, куда смотритель указал идти Васе с Юрой, сообразив, что они будут спать вместе, кроватка стояла пошире, но занимала всю комнатенку — от стенки до стенки. В постель надо было падать сразу от входа. И сверху тоже валялись шкуры.

— Смотри, Юр, как смешно — свалиться на пол невозможно. Зато побиться о стеночки — легко.

— А ты не крутись, когда спишь. Но вообще-то вполне мило. Правда?

Смотритель сразу предупредил всех, чтобы без него не шатались по окрестностям:

— Слой земельный очень тонкий. Провалиться можно. А там внизу кипяток. Смертельный случай может быть — сваритесь.

Вася с Суховым, которые уже здесь бывали, подтвердили сказанное. Все принялись толпиться группой. А Вася, завидев тропинку, виляющую между сугробами, вспомнила, что здесь где-то залег шаман, которого упоминал Масик. Предупредив, что пройдется по тропинке, где не опасно вовсе, отправилась туда. Не успела она сделать и нескольких шагов, как почувствовала, что заболели глаза. Снег всегда действовал на них плохо. Вася достала из кармана черные очки, нацепила их на нос и двинулась дальше. В глазах, правда, сразу потемнело и замелькали мушки. Вася спихнула очки на самый кончик носа и попыталась понять, как же лучше. Солнца не было, но снег сочился странным светом — как будто изнутри, из-под поверхности откуда-то выступал. Вася стояла на узенькой тропинке в задумчивости.

— Это нестрашно, деточка. Это вечность отражается, — донеслось до нее. Какая-то тетка в огромном пуховом платке поверх шубы, прошмыгнув буквально между Васиных ног, выскочила вперед и, не оборачиваясь, поскакала дальше. Тетка была с авоськой и будто бежала из булочной за углом. Вася сняла очки окончательно и последовала за теткой, которой уже и след простыл. Она увидела дымок, курившийся из сугроба, тропинка вскоре привела ее к заваленной снегом избушке. Дверь была приоткрыта.