Тихая моя родина - Сергей Юрьевич Катканов

Какой же путь указывает Одигитрия? Крестный ход — это и есть путь. В Устюжне он проходил от храма к храму.

Реставрация памяти

В поселке Кирпичное Грязовецкого района открыли музей митрополита Иннокентия (Пустынского). Это был выдающийся иерарх начала ХХ века, «архипастырь богомудрый», как про него говорили. Владыка Иннокентий принял на себя тяжелейшие труды по просвещению народов Аляски, это был один из апостолов нового времени, и в памяти современников он сохранился, как замечательный человек. В 1937 году митрополита Иннокентия расстреляли большевики, он принял смерть за веру Христову.

И вот на родине митрополита, где он когда-то рос мальчишкой-сиротой, появился воистину народный музей, как отражение живой любви к своему прославленному земляку. А вскоре в газете «Красный Север» появилось разъяснение некоего священника, который сказал, что митрополит Иннокентий (Пустынский) ушёл в обновленческий раскол, покаяния не принёс и за него даже в церкви молиться нельзя. Для земляков владыки, и не только для них, это прозвучало, как оскорбление памяти выдающегося православного иерарха.

Письма земляков владыки — очень искренние и пронизанные живой болью. Они очень показательны во многих отношениях.

E. H. Макунина: «Митрополит Иннокентий приехал на родину в конце 20-х годов. Он приехал из Америки, где служил на Аляске. Привез в подарок из Америки ризу, она была очень тяжелая, золотая, и по ней были колокольчики — звенели и горели, как солнечные лучики. Митрополита очень любил народ. Он был вежливый, всегда поговорит с людьми. Жил он не богато. Я и то помню, даром, что маленькая была: жили мы на хуторе, а он к нам ходил на рыбалку с удочкой, на ногах были лапотки и белые портяночки. Мы теперь ходим в музей, как в святой уголок, там у нас душа успокаивается. В начале 30-x его арестовали, когда его повезли, люди о нём плакали. Мы не верим, что митронолит отрекся от Церкви».

А. В. Ширкунов: «Доколе будет русский бить русского, православный православного? Владыка Иннокентий меня крестил в 1932 году, как я могу спокойно читать, что его даже поминать нельзя? Разве это по-христиански, по-божески? Мне столько мама рассказывала об этом удивительном человеке. Когда я сам своими руками для музея в разрушенном здании сложил печь, вместе с Костей Макуниным настилали пол, стеклили рамы — всё делали от души, от чистого сердца. Где же милосердие у этого священнослужителя, который родился поздно, а то бы ему тоже была такая участь? А мы — простые люди, которых будет судить Господь Бог».

А.И. Стожкова: «Ещё девятилетней девочкой я ходила на исповедь к владыке Иннокентию. Он, было, каждого ребёнка погладит по головке. А когда его увозили, звонил колокол, все плакали и провожали его до самого леса. Все жалели владыку, потому что он был добрый и его все уважали. И вот я хранила фотокарточку митрополита, которую мне дала одна бабушка, жившая рядом с владыкой. Потом отдала фотографию для музея. Но когда прочла в газете, что даже поминать его нельзя… Нам очень обидно за нашего земляка».

А ведь это и есть голос православного народа — главного хранителя веры. Конечно, наши люди — не знатоки канонического права, про обновленчество до сего момента ничего не слышали и как его правильно понимать ничего сказать не могут. Их оценки очень простодушны, но в них может быть больше истины, чем в безупречном богословском заключении.

Создавая музей митрополита Иннокентия (Пустынского), они делали самое важное для души, которая была пронизана светом православия, перебрасывая мостик оттуда к нам, в современность. Благодаря их трудам, мы можем сейчас возрождать веру наших предков, опираясь на живую непрерывную традицию.

И вот я представил себе, что мне поручили сообщить им, что владыка Иннокентий действительно перешёл в обновленчество, и это был действительно раскол, и за него сейчас действительно нельзя молиться в церкви. И не через газету мне поручили бы это сообщить, а лично. Как бы я это сделал? Наверное, прятал бы глаза, переминался с ноги на ногу…

Стариков безумно жалко. Как можно осквернить то самое светлое, что только есть в их памяти? А дело ведь не только в том, что, причиняя боль старикам, любой нормальный человек сам будет испытывать боль. Главное в том, что это будет действие не созидательное, а разрушительное. Старики стараются передать нам веру, сохранённую в лютую эпоху безбожия, а мы её разрушаем? Но как же быть с правдой? Ведь раскол есть раскол и «грех раскола не смывается даже кровью». На понимании этой суровой истины уже две тысячи лет держится Церковь.

Конечно, у земляков владыки Иннокентия нашлись защитники. Грязовецкий журналист Н.Николаев писал, что переход митрополита в «Живую Церковь» «не означал измену православию, а попытку хоть как-то сохранить Церковь в неимоверно тяжёлых условиях коммунистической диктатуры». Об этом же писала Асия Хайретдинова, сотрудник «Голоса России», в своё время написавшая хорошую статью о митрополите Иннокентии: «Я получила обширный материал, исключающий односторонний и жёсткий подход к толкованию обновленчества. Оно отнюдь не было изменой православию».

Мне кажется, эти господа встали на ложный путь. Их логика примерно такая: митрополит Иннокентий был хороший. Он перешёл в обговленчество. Значит обновленчество не такое уж плохое. Если мы будем следовать такой логике, то не найдется в мире мерзости, которую мы в конечном итоге не оправдаем.

Обновленчество — мерзость перед Богом. Так называемая «Живая Церковь» была создана чекистами для разрушения Церкви изнутри. Это известно любому, кто имеет об истории обновленчества хотя бы общие представления. И уж совсем нелепо звучат слова г-жи Хайретдиновой: «Православный иерарх, епископ Аляски, новомученник… вновь подвергся экзекуции, на сей раз со стороны священнослужителя, обвинившего его в раскольническом грехе». Можно подумать, батюшка выразил личное мнение. То, что обновленчество является расколом — это позиция Церкви. Неужели мы готовы пойти против Церкви, чтобы оправдать одного человека? A кто-то и готов.

Церковное сознание найдет выход из этого нравственного тупика. Церковь учит нас разделять отношение к человеку и совершенному им греху. Мы не имеем права осуждать человека, но грех должен быть осужден нами решительно и однозначно.

Образ митрополита Иннокентия, который встает из воспоминаний лично знавших его людей, совершено не похож на вождей обновленческого раскола — надменных, самовлюбленных, продажных. Владыка Иннокентий, конечно, не был таким. Как же он попал в эту малопочтенную компанию? Но ведь он же не мог тогда не знать об обновленчестве то, что мы знаем сейчас. Облик этого сложного явления не вдруг прорисовался, не всем и не сразу стало понятно, что обновленчество —