Собственные записки. 1835–1848 - Николай Муравьев-Карсский

Наш посредник Бехтеев человек вздорливый, но умный и имеющий связи во всех присутственных местах губернии, слишком уверен в предпринимаемых им делах и смеется над бескорыстной добронамеренностью Ховена, которому никогда не удастся обнаруживать его поступки.

Недавно проезжал через Задонск в Грузию начальник штаба Кавказского корпуса генерал-майор Коцебу, который остановился на короткое время в Задонске у конно-пионерного полковника Каульбарса, где он застал Бехтеева. Бехтеев, не зная, что Коцебу дружен с Ховеном, сказал ему, что губернатор управляем двумя чиновниками, при нем находящимися, и каким-то лекарем, что Коцебу и передал Ховену. Дня через два явился Бехтеев к Ховену. – Как, – сказал он ему, – вы сказывали Коцебу, что я руководим двумя чиновниками и лекарем?

Бехтеев стал отговариваться.

– Да Коцебу не солжет, – продолжал Ховен, – и потому уверен я совершенно, что вы это говорили. Хорошо! Вы бы должны, г[осподин] Бехтеев, мне о том прямо в глаза сказать, если бы вы что-либо подобного заметили, и тогда бы я вам за это был очень благодарен и стал бы наблюдать за собой, а за глазами говорить, таким образом, не годится.

Многие из тех, которые видели действия губернатора, не знавши благородных свойств души его, могли бы и поверить Бехтееву, хотя губернатор не доверяет ни одному из чиновников, его окружающих. Но Ховен так скор в своих решениях, что сим пользуются многие, и первый, принесший жалобу, хотя б он сам был виноват, получает немедленно изустное удовлетворение, что нередко бывает сопряжено с напрасной обидой обвиняемого, или несправедливым оправданием виновного.

Я также был у преосвященного Антония, коего просил о производстве дьячка села нашего в диаконы. Был я у него два раза по сему делу, которое он обещался исполнить по желанию моему. Антоний человек замечательный по своей хитрости. Он родом малороссиянин, что заметно из выговора его; он был некогда ректором Киевской духовной академии и, поступив на Воронежское епископство, умел приобресть себе покровительство государя, так что когда он, года два тому назад, просил по болезни увольнения от должности, то государь прислал ему Александровскую ленту с просьбой остаться на своем месте.

Антоний просил недавно к себе назначения викария в помощники. Ему прислали викарием человека весьма порядочного; но хитрый старик скоро заметил, что викарий сей слишком усилится, почему и ходатайствовал снова о перемене сего викария другим, по его назначению, в чем его также удовлетворили.

– Я просил, – сказал он мне, – государя о подкреплении меня назначением викария, потому что чувствовал себя уже слишком слабым в здоровье. Прошение мое было доложено государю графом Протасовым в самое то время, как Лифляндский епископ[97] был уволен от должности (это случилось впоследствии беспокойств, которые оказались в том краю, в коих его обвиняют), Рижского епископа немедленно назначили ко мне в викарии, и он поспешил приехать в Воронеж и вступил в должность.

Я вскоре увидел отличные достоинства его и писал к благодетелю своему государю, сколько я признателен ему за скорое доставление просимого мною подкрепления; но что епископ так отличен по достоинствам своим, что приличнее мне быть у него викарием, чем ему у меня, и его немедленно назначили епархиальным в Вологду, а на его место утвердили представленного мною в викарии Елпидифора, бывшего ректора Воронежской семинарии. Нельзя не сознаться, что делу сему дан Антонием весьма искусный оборот: он предвидел, что присланный ему в помощь викарий возьмет слишком много власти в правлении, и поспешил его заменить другим, в чем он и успел.

– Теперь, – продолжал Антоний, – я спокоен: мне нет надобности ездить по епархии, что я не в состоянии делать по слабости здоровья моего, и управляю делами, оставаясь дома, что нахожу гораздо удобнее; ибо в поездках сих по епархии нельзя ничего порядочно самому осмотреть в короткие посещения, на которые нам едва достает времени, и время проходит более в церемониалах, встречах и приемах, от чего дела вперед не подвигаются.

Преосвященного Антония разумеют везде за весьма хорошего человека; надобно полагать, что он таков и есть. Впрочем, в разговорах и сношениях с ним заметна еще только ловкость, или то, что называется хитростью, свойственной малороссиянам. Он со всеми весьма обходителен, принимает и выслушивает людей всякого звания и состояния, помогает бедным, и по наружным действиям его нельзя ни в чем опорочить. Разговаривая со мною, рассказал он мне об одном случае, выставляемом им, видно, как чудо, произведенное святым Митрофаном.

– Несколько времени тому назад, – сказал он, – один живописец видел во сне св. Митрофана и с позволения моего написал образ его по вдохновению. Недавно приходила ко мне одна бедная женщина, которая принесла старинный портрет св. Митрофана, найденный ею, как она говорила, в своей кухне, где он издавна находился. Она предложила мне портрет сей из усердия и хотела принять присягу в справедливости своего показания. Я уволил ее от присяги и, сличив портрет сей с образом живописца, нашел их между собой совершенно схожими.

С тем вместе повел меня Антоний в залу, где у него оба изображения были поставлены рядом; сходство, в самом деле, было разительное.

Хотя меня Ховен и просил дождаться возвращения из уездов в Воронеж Исленьева для свиданья с ним, но я торопился возвратиться домой, а потому и выехал 29-го числа перед вечером в Землянск для свидания с Вульфертом, квартирующим там со своей батареей.

Я приехал в Землянск в полночь, остановился на постоялом дворе и на другой день обедал у Вульферта. Радость его видеть меня неописуема. Он мне предан без лести. Я нашел в нем большие перемены, как в физическом, так и в нравственном отношении; он постарел, жалуется на болезнь, несколько обрюзг. Думы же его обременены тревожными мыслями; он чем-то недоволен, речи его неспокойны; словом, он казался мне, как бы в ипохондрии. Жаль мне было видеть моего Вульферта в таком положении.

В тот же день, 30-го числа, приехал я к Николаю Матвеевичу Муравьеву. Он, кажется, расстроен в делах своих женитьбой. Жена его бедна и не имеет ничего привлекательного. Надобно думать, что он ошибся в расчетах своих, и что он полагал взять какое-либо состояние, которое, однако же, едва ли оказалось. При том же на попечении у него теперь остался брат его Матвей, молодой офицер, который также женился в прошедшем году.

Переночевав у Муравьева, я отправился с ним на другой день обедать к отставному генералу Луке Алексеевичу Денисьеву. Уже два раза виделся я с этой особой, пользующейся хорошим именем во всем околотке. Старик сей, по-видимому, был некогда пламенный служивый. Он умен, приветлив и сохранил воинский дух, свойственный его природным склонностям или привычкам от долговременной службы. Говорят, что он много и бедным помогал. При всех хороших качествах сих, заметна в нем большая доля хитрости, но непредосудительной; ее можно скорее назвать большой осторожностью, которая, может быть, сделалась ему свойственной при многоразвитых сношениях, в которых он находился с людьми и начальниками своими в течение долголетнего своего поприща. Во всяком случае, человек сей занимателен и заслуживает уважения.