Аргентина. Квентин - Андрей Валентинов

— Шарль прав… Он очень умный, господин старший референт. Смеяться будете, господин Перри, но наш разговор он заранее в лицах пересказал, только про ухо… Ай-й!.. Мы согласны, согласны! А вы, господин Перри, тоже хороши. «Пригласили бы, все растолковали…» А сами?

* * *

В лифте они столкнулись с Вальтером Первым, который Линц. Четвертый этаж, Перри собрался выходить, тезка — наоборот. Увидел, отступил на шаг.

— А-а!..

Уолтер пригляделся, оценил. Костюм новый, серый в полоску, галстук-бабочка, щетина исчезла, съежившись до усиков. Короткая стрижка, под левым глазом — синяк в пудре. Тросточка.

— Ничего, — рассудил. — Хуже бывает.

— А-а! — вновь попытался изъясниться Линц.

— А тренироваться я с итальянцами буду. Им тушенка пригодится.

Взял за плечи, встряхнул, поправил галстук-бабочку.

— Служи!

Оборачиваться не стал. Нужный номер совсем рядом, за углом вторая дверь. Уже сворачивая, вспомнил, что забыл перезвонить. Огорчился, но как-то мельком. Кому сейчас легко?

Медная дверная ручка, на ней — белая висюлька. Черные буквы: «Do not disturb». Стучим!

— Перри! Что, снова стреляли?

В раскосых глазах консультанта — японская грусть.

* * *

— Я когда работаю, всегда принимаю, так сказать, ради разогрева. Вы из дальних краев, Перри, но может, и там слыхали про русского композитора Мусорского?

Молодой человек напрягся… Есть!

— «Ночь на Лысой горе». Ведьмы пляшут, сэр! То есть, Лекс.

Консультант кивнул, одобряя.

— Блестяще! Вам надо памятник ставить, Перри. Главное, чтобы это случилось не сейчас, а лет через шестьдесят… Мусорский во время работы разогревался водкой, по чуть-чуть. А напивался после — шампанским. Я сейчас на первой стадии.

Молодой человек это уже понял. Лекс был в пижаме и тапочках, во рту дымилась папироса, на столе громоздились газетные подшивки, ножницы, клей, несколько самопишущих ручек и, конечно, книги, в том числе знакомые томики в бумажной обложке. Все это под присмотром двух бутылок знакомого «Вильямса». Рюмок было три, две полные, одна пустая.

Консультант, не глядя, плеснул в посуду, передал рюмку гостю.

— Что не стреляли, понял. С кем подрались?

Перри потер подбородок.

— Лейтенант. Не знаю, как это точно называется. Контрразведка, наверное.

— Достойно.

Выцедил рюмку, упал в кресло, затушил папиросу в пепельнице.

— Ну?

— Три установки, три параболоида, оборудование для шести шахт. Обещают оплатить. Тут проблема, Лекс. Чек я вам уже выписал, но если сочтут сумасшедшим, выплату могут приостановить.

Консультант взглянул кисло, дернул утиным носом.

— Кого сочтут? Меня, вас, лейтенанта, которого вы побили? До среды еще есть время, и докладывать я пока не готов. Так что примите эти шахты как данность. В ваших книжках среди прочего говорится о гравитационном оружии.

Уолтер почувствовал себя очень плохо.

— Сэр! То есть Лекс. Гравитация — это Ньютон. Яблоко падает, потому что притягивается Землей!

И опрокинул рюмку.

— Ньютон, вы правы.

Утконосый выплюнул окурок, медленно встал, шагнул ближе.

— А еще — Эйнштейн. А еще физико-математический факультет в Льежском университете, который я окончил. То, что написано в этих книжонках — беспросветная чушь[72]. Но эту чушь вроде бы уже применили в Судетах, на границе Чехословакии и Рейха.

— В Чехословакии находится шесть установок, — оттарабанил бывший сержант. — Четыре — в Судетах, две — в Тешине.

Со стола словно сама собой взлетела большая карта Европы, зашелестела, послушно развернулась.

— Радиус поражения одной шахты — пять-шесть километров. Шахты сдвоены, установка и ее главная часть — параболоид, могут перемещаться по подземной галерее, что обеспечивает безопасность и внезапность удара. Дорог и в Судетах, и у Тешина не так много, значит, танки, кавалерия и пехота будут остановлены и частично уничтожены…

Карта с шорохом упала на пол.

— Лучше идите, Перри. Встретимся в среду, надеюсь, тогда я буду готов объяснить вам все более внятно. И постарайтесь больше ни с кем не драться.

— Погодите! — заспешил Уолтер. — Параболоид, что это?

Консультант, негромко застонав, подошел к столу, выдернул чистый лист бумаги. Резкий взмах карандаша.

— Вот!

То, что увидел Уолтер, очень напоминало пустую рюмку, только с острым дном.

— Не понимаю!!!

Лекс скомкал рисунок, вернулся обратно, взялся за бутыль.

— Катитесь отсюда и не мешайте. Только, пожалуйста, Перри, будьте осторожнее с мужчинами и… И не только с мужчинами.

Это был уже перебор. Не двадцать два, а все двадцать пять.

— Идите вы к дьяволу!!!

Бутылка глухо ударилась о ковер. Уолтер опомнился, провел ладонью по лицу. Заговорил быстро, словно жалуясь:

— Извините, Лекс, не хотел. Но вы неправы, неправы! Никто меня не соблазнял, и гризетки не присылали, и… И если бы вы знали, что она, Марг, сказала мне…

— …утром, — невозмутимо подхватил консультант. — Бить меня не будете, Перри? Очень, знаете, не люблю. Первый раз меня избили немцы — прикладами в 1914-м. До сих пор кости ноют. Она вам сказала: «У тебя есть последний шанс, мальчик». Мы можем забыть эту ночь навсегда, вычеркнуть из памяти. Звонить мне не надо, просто приходи вечером.

Уолтер открыл рот, попытался выдавить нечто связное.

— А-а…

Получилось не хуже, чем у тезки. Лекс покачал головой.

— Скучно с вами, Перри. Почитали бы романы про шпионов, что ли. Или фильм посмотрели с Гретой Гарбо. Интересный очень, «Мата Хари» называется. А гризетка будет, не волнуйтесь.

Бутылку поднял, вернул на стол, подтянул пижамные штаны и плечом вытолкал гостя из номера.

7

Ледяной ветер дул с Эйгера. Черное слилось с черным, горный силуэт исчез, проглоченный навалившейся на мир тьмой. Но даже невидимый за густой непроницаемой завесой великан не позволял о себе забыть, каждым стылым вздохом напоминая людишкам-букашкам: «Здесь я, здесь!» Холодный воздух кусал за пальцы, забирался под воротник, щипал за щеки.

Эйгер-Огр в этот вечер был особенно зол.

Уолтер запахнул пиджак и чуть ли не впервые в жизни пожалел, что не курит. По крайней мере, нашлось бы дело. Вышел из теплого холла на ступеньки, глотнул ветра, достал пачку папирос. А он стоит себе без толку и мерзнет.