Куриный бульон для души. Прощение исцеляет. 101 теплая история о том, как оставить прошлое и начать двигаться вперед - Эми Ньюмарк

Я слушала его в оцепенении. Он был последним человеком, от которого я могла ждать хоть какого-то проявления уважения. По правде сказать, у него было больше, чем у меня, причин не доверять мне. В конце концов, я была алкоголиком, я сделала слишком много для того, чтобы он мог меня возненавидеть. Там, где он причинял мне боль недостатком внимания, я причиняла ему боль своей навязчивостью, требованием любви. Я жаловалась, я ныла, я просила, чтобы он нянчился со мной.

Наш разговор закончился тем, что я поблагодарила его, а потом мы еще несколько минут поболтали о совершенно посторонних вещах, прежде чем я нажала «отбой».

Теперь мне предстояло извиниться перед моими дочерьми. Но я выбрала для себя путь действий, а не путь слов. Я решила показывать им на деле, что люблю их и могу заботиться о них. Я решила, что буду для них хорошей матерю и буду воспитывать их особым образом, не таким, каким меня воспитывали мои родители.

Я понимала, что смогу освободиться от прошлых ошибок, только если прощу себя полностью и буду шаг за шагом продвигаться к той жизни, какую я по-настоящему хочу иметь.

С самого детства любимым защитным механизмом моего старшего брата Тодда было бегство – в прямом и переносном смысле. Когда это перестало работать, он решил выстроить стену и дистанцироваться от нашей семьи и от своего прошлого.

Озадачивало то, что его нежелание признавать свои личные слабости никогда не мешало его многочисленным профессиональным успехам. Способность Тодда быть успешным на работе и совершенно беспомощным в жизни ставила меня в тупик – я не могла понять, почему он не может управлять собой, и не знала, как ему помочь.

Да он и не хотел, чтобы ему помогали. Он отдалился от нас. И особую нелюбовь он испытывал почему-то к нашей маме. Чем он был недоволен, я не понимала. Ведь наша мама сделала для своих пятерых детей все, что от нее зависело, – и сделала даже больше, чем могла сделать.

Из-за того, что Тодд не желал общаться с мамой, сделав вид, что ее не существует, я злилась на него. И тоже отдалилась. Я не знала, как мне общаться с братом, который не уважает мать.

После нескольких лет отшельничества и нежелания видеться с семьей Тодд наконец признал свою неправоту и попытался наладить отношения с мамой, а также с нами – с его братьями и сестрами.

Но я не захотела с ним мириться – я все еще была зла и отказывалась общаться с ним.

Я была слишком юна тогда, чтобы понимать все нюансы жизни и быть более терпимой к людям. Мой максимализм выражался в том, что я видела мир исключительно в черно-белых тонах. Я поверхностно судила о Тодде и о причинах того, почему он в свое время отдалился от семьи. Но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что его отъезд из нашего родного города был необходим прежде всего нам, потому что Тодд считал, что его присутствие действовало бы на всех нас нездорово. И если бы он остался, то это только усугубило бы мамину печаль.

Холодным, серым январским вечером 1999 года мама сообщила мне о смерти Тодда.

– Тодд умер, – сказала она. – Он покончил с собой.

Мама приехала ко мне домой, в мою съемную квартиру, которую я только что арендовала после окончания колледжа.

Эти ее слова разделили мою жизнь на «до» и «после». Взглянув в тот момент на маму, я поняла, что не могу оставить ее в состоянии этой безмерной потери – я должна быть с ней.

Это был конец моей независимой жизни, о которой я мечтала. Я вернулась в дом мамы, чтобы жить с ней и поддерживать ее. Я была полна вины, гнева и сожаления, полагая, что именно из-за меня, из-за того, что я отказалась примириться с Тоддом, он покончил с собой. Вероятно, он чувствовал себя очень одиноким и непонятым… И не прощенным.

Мама никогда не винила ни меня, ни кого-либо из нас. Вместо этого она, как и всегда, несла свое горе в одиночку, отказываясь подвергать своих детей еще большим страданиям.

Я же продолжала винить себя.

Прощальное письмо Тодда, которое однажды попало мне в руки, не принесло мне утешения и ничего не объяснило.

Я все еще винила себя за его смерть.

Но позже произошло одно поворотное событие в моей жизни, которое помогло мне…

Почти через год после смерти Тодда мне предложили работу в Лондоне. И мне нужно было решать – оставаться с семьей, с мамой или все-таки выбирать жизнь для себя, строить свою собственную судьбу.

«Только трусы уезжают», – крутилось у меня в голове.

Однако мама настояла, чтобы я поехала. И я, хоть и с неохотой, согласилась.

Оглядываясь назад, я понимаю, что это решение спасло меня. Парадоксальным образом ровно тот же самый выбор – уехать – однажды сделал и мой брат Тодд. Только теперь я смогла понять, что так называемый «трусливый побег» предоставил мне свободу. И я смогла начать свою жизнь с чистого листа и больше не была скована постоянными напоминаниями о прошлом.

Позже я сама стала матерью – и это помогло мне понять моего брата еще лучше. Я лучше стала понимать, что наши дети – да и все члены семьи – имеют право на свободу. Они могут уехать и жить независимо – это их выбор, потому что это их жизнь.

Это помогло мне простить себя, двадцатилетнюю максималистку, за то, что я была так фанатично предана семье. И я простила Тодда за тот способ, который он выбрал, чтобы обрести покой.

После смерти мамы у меня появилась иррациональная надежда, что я найду в ее дневниках запись о том, что она меня любит. Когда же я перебирала ее вещи, накопившиеся за восемьдесят четыре года ее жизни, я и в самом деле нашла дневники, но там никакого упоминания обо мне не было – все записи были посвящены только нашему младшему брату, Дэвиду, который всегда был центром ее внимания.

Я глубоко скорбела о смерти мамы. И будучи взрослой пятидесятилетней женщиной, имевшей уже и своих детей, все еще жаждала получить от нее любовь и заботу… Но мама умерла – и с ее смертью надежда на то, что я когда-то восполню недостаток ее любви, окончательно покинула меня. Я понимала, что мне нужно найти способ не просто принять тот факт, что я не получу того, что всегда ждала от мамы, но мне нужно простить ее за то, что я чувствовала себя обделенной любовью.

Нас у мамы было четверо: я, две мои старшие сестры и наш младший брат, который родился, когда мне почти исполнилось пять. Я росла тихим, робким ребенком, не создававшим никаких проблем. Я не была ни особо умной, ни особо красивой. У меня не было больших потребностей. Я чувствовала себя невидимой.