Театр отчаяния. Отчаянный театр - Евгений Гришковец

Добрую половину нашей роты уже по кусочкам увезли невесть куда. Множество коек, так же, как моя, опустели. Я стоял, слушал, как за окном остатки нашей роты стучат по асфальту ботинками и кричат песню: «…и палуба шагает в небосвод. Курсант и на земле живёт в каютах и кубриками комнаты зовёт…» Мне было радостно слушать топот и голоса. Удаляющиеся. И хорошо оттого, что они всё дальше и тише.

За нами двумя из нашей роты и за несколькими ребятами из других рот приехал долговязый мичман. Он резко отличался от офицеров и мичманов Школы оружия. Он был морщинистый дядька. Шинель и шапка сидели на нём делово, а не в обтяжку, каблуки его ботинок были сношены внутрь.

Новый командир нашей роты, рыжий веснушчатый, полнеющий и очень брезгливый капитан-лейтенант, от которого всегда сильно пахло каким-то крапивным одеколоном, передал прибывшему за нами мичману наши документы.

– Забирайте, – сказал командир мичману, – только сразу их не балуйте. А то мы их тут воспитывали в строгости.

Новый командир ещё никак не успел себя проявить. Мы его видели мало, он осваивался. Но Котов моментально был им приближен. И брезгливое выражение его лица при взгляде на любого из нас говорило, что остров Русский и Школа оружия безошибочно выбирает только нужных людей.

По дороге на пирс мы встретили Котова. Он быстрым шагом спешил из Управления. В руках он держал с десяток картонных папок.

– Здравия желаю, товарищ мичман, – издалека поздоровался он. – Куда вы наших орлов забираете?

Мы остановились.

– Твои? – спросил мичман.

– Вот эти двое, – ответил Котов и глазами указал на меня и второго парня нашей роты.

– Будут служить в девяносто третьей бригаде Сахалинской флотилии, – ответил мичман дружелюбно.

– Далеко! – усмехнулся Котов. – Разрешите им пару слов, товарищ мичман.

– Давай.

Котов подошёл ближе на пару шагов. Он разрумянился на холоде.

– Рады, наверное? – спросил он всех сразу. – Рады, знаю. Вот для этого мы тут и служим, чтобы вы дальше шли по жизни в хорошем настроении… Потом поймёте.

– Товарищ старшина первой статьи, – вдруг сказал парень из нашей роты, чьё имя память моя не сберегла, мы с ним попали на разные корабли.

– Ну вот, – перебил его Котов. – Видите, товарищ мичман, они сразу забыли устав и нашу науку… Обидно очень!.. Как курсант должен в данной обстановке обратиться ко мне?

Котов улыбался, но я знал суть этой улыбочки.

– Товарищ мичман, – не смутившись, сказал парень из нашей роты, – разрешите обратиться к товарищу старшине первой статьи?

– Обращайтесь, – глядя на нас всех как на глупых детей, сказал мичман.

– Товарищ старшина первой статьи, через два с половиной года приезжайте в город Ожерелье Московской области. Город небольшой. Я вас так встречу! Не забудете!

– Ожерелье? – спросил Котов. – Красивое название. Я подумаю. А то меня многие приглашают. Куда только не зовут… Ладно… Да свидания, товарищ мичман!.. Прощайте, моряки…

И он побежал в сторону здания нашей роты. И всё. Очень просто и буднично. Больше я его не видел никогда.

– Паскудный старшина? – спросил мичман, когда мы уже подходили к пирсу.

– Самый, – весело ответил парень из нашей роты.

– Вы ещё самых не видали, – сказал мичман, закуривая сигарету. – Запомните, курить в строю нельзя. – Он выпустил дым и коротко засмеялся: – У нас там своих чертей хватает. Мало не покажется.

– Нет, товарищ мичман, – уверенно ответил я, – таких, как этот, нигде нету. Только здесь.

– А сразу видно, – ответил мичман, – гниль. И холёный такой. Морду, наверное, сметаной мажет.

– Так у него фамилия Котов, – сказал я.

Все засмеялись.

Когда катер за нами подошёл к пирсу, снег шёл хорошими хлопьями. Мне не терпелось скорее шагнуть на борт, чтобы ноги моей не было на острове Русский.

Перед тем как шагнуть с пирса на катер, я глянул в воду так же, как полгода назад, шагая с катера на пирс. Тогда вода была прошита лучами солнышка и бликовала. Сейчас она была просто прозрачная и, очевидно, холодная.

На дне, как и в прошлый раз, лежали морские звёзды. Я ещё подумал: «Надо же, а я и не знал, что морские звёзды водятся в холодной воде!»

За полгода на острове Русский я видел морскую воду каждый день, видел корабли, идущие в бухту Золотой Рог и из неё. И хоть нам за всё время не позволили ни разу искупаться, пролив Босфор Восточный, как и всё морское, стало для меня чем-то будничным и повседневным. В том числе и морские звёзды на дне возле пирса.

А как иначе, если все полгода, каждое утро после подъёма мы всем личным составом курсантов Школы оружия писили в пролив. Это называлось «перессык».

В шесть часов утра очень громко во всех ротах включали Государственный гимн, и дежурный старшина орал во всё горло: «Рота, подъём!» Мы вылетали из-под одеял, очень быстро надевали ботинки на босу ногу и бежали на выход, где в дверях возникала давка.

Из всех ротных помещений одновременно вытекали вереницы заспанных, ещё теплых со сна мальчиков. Отовсюду летели крики: «Бегом! Ещё бегомее!.. Не спать, суки!»

Мы бежали к берегу пролива и к тоненькой речке или, лучше сказать, к большому ручью, который огибал территорию Школы оружия, разрезая пляж и вытекая в воды Мирового океана.

Каждая рота знала куда бежит. Две роты выстраивались вдоль ручья, остальные – вдоль берега пролива. Строго по команде мы приспускали трусы и писили. Наша рота писила в пролив непосредственно.

Все полгода каждое утро я писил, глядя на город Владивосток. В начале лета мы делали это, освещённые свежим и ранним июньским солнцем, потом мы писили на рассвете и до него, в конце октября мы, всё так же, в синих трусах и ботинках, совершали перессык в темноте, глядя на огни Владивостока. Так что я видел пролив, и бухту, и город при любом освещении.

На перессык мы не обижались и не видели в нём насилия над собой. Дело в том, что в Школе оружия канализации не было изначально. Под всеми туалетами находились выгребные ямы. С их откачкой всегда случались какие-то проблемы, так что ротные туалеты для курсантов были закрыты. Ими пользовались только офицеры и старшины. Умывальник нам открывали только утром и только на десять минут. Восемь кранов, двести пятьдесят мальчиков… Умываться удавалось не каждый день. Про бритьё лучше даже не вспоминать.

В Школе оружия были и отдельно стоящие туалеты. Их было сначала три, а потом один закрыли. Этими туалетами всегда можно было пользоваться в течение дня. В них ночью не пускали. Из роты ночью выходить без разрешения старшины было чревато серьёзными побоями и каким-нибудь наказанием, например, до утра стоять на подоконнике и следить в форточку, чтобы никто незамеченным в роту не вошёл.