Мой балет - Ильзе Лиепа

С радостью погружаюсь я в жизнь моего отца, в свои воспоминания, в то, что прожила и прочувствовала, в то, что мне известно по книге моего отца, по многочисленным воспоминаниям людей, которые его любили и любят.

Он родился в Риге в 1936 году в семье Лилии и Эдуарда Лиепа. Наш дедушка, Эдуард Лиепа, сначала пел в хоре Рижской оперы, потом работал машинистом сцены. И беззаветно любил театр. А бабушка (мы с Андрисом звали ее Омама́ на латышский манер, а дедушку – Опапа́) была невероятной театралкой, обожала балет, бегала на все балетные спектакли и премьеры. Семья была состоятельной, и в Риге у них было несколько домов. Но к тому моменту, когда Латвия стала советской республикой, остался один дом. Собственный двухэтажный дом в центре Риги, на улице (бывшей) Сколос, потом Андрея Упита. При доме был маленький сад, и дедушка возделывал его с большим искусством и любовью: он сажал много роз и лилий. Роз – потому что бабушка их любила, а лилий – потому что она носила имя Лилия. Даже в этом я вижу семейное качество сентиментальности, и мама моего отца, и отец, который унаследовал это качество от нее, были невероятно сентиментальны.

Отец был вторым ребенком в семье. Старше на несколько лет была его сестра Эдит. Он рос хилым и тщедушным мальчишкой, и однажды приятель отца – завуч рижского балетного училища – сказал моему дедушке: «Эдис, почему твой маленький Марис такой хилый? Отдай его к нам в балетное училище, он станет сильным и ловким». Так и решили: маленького Мариса отвели в балетное училище. Только через несколько дней он пришел и сказал маме: «Мне этот ваш балет поперек горла стоит, не пойду туда больше, и все!» Но отца с его мамой связывали чувства огромной любви и доверия. Видимо, материнское сердце подсказало моей бабушке, что надо настоять, и он поверил и стал посещать балетные занятия. А потом ему понравилось то, что в классе были ребята разных возрастов: он был самый маленький, а рядом с ним занимались парни на четыре, пять лет старше его, и такое соседство со взрослыми ребятами его привлекало. Это были мальчишки первых послевоенных лет, мальчишки, для которых мир театра становился сказочным пространством. Это было поколение увлеченных ребят. Но увлечения маленького Мариса делились тогда между балетом и плаванием, и поначалу он отдавал предпочтение именно спорту. Эта его увлеченность осталась на всю жизнь – спортивная закалка очень помогала ему и была огромной поддержкой.

В 1950 году в Москве во время летних каникул проходил Всесоюзный смотр хореографических училищ (младших классов), и мой отец в составе латышской делегации первый раз поехал в Москву. Это было потрясением для него: Рижское хореографическое училище показалось отлично, и в финал прошли два номера, в которых был занят мой отец, – знаменитое па-де-труа из «Щелкунчика» и сольная мазурка, которую поставил для маленького Мариса его педагог Валентин Блинов. Позднее отец писал в своей книге, что цвета костюма его мазурки – голубой и белый – на много лет стали его любимыми цветами сценических костюмов, настолько он был влюблен в этот номер. Он говорил, что, если его разбудить ночью, он и сейчас сможет станцевать весь этот номер от начала до конца. Но Москва перевернула его душу не только первыми успехами, она перевернула душу тем, что те идеалы, о которых он только слышал раньше, недосягаемые имена и понятия – Уланова, Семенова, Мессерер, русский балет, Большой театр, консерватория, Пушкинский музей – все это стало реальностью, все это стало Мечтой. И тогда он записал в своем юношеском дневнике и заклеил уголок: «Я буду танцевать принца Зигфрида». Это и стало той путеводной нитью, той мечтой, за которой он шел первые юношеские годы своей жизни.

В жизни моего отца, как и в каждой жизни, много промыслительных случайностей. И в этом, конечно, видна рука судьбы. Так, через несколько лет после памятной поездки в Москву и того внутреннего переворота, состоялась встреча с двумя замечательными московскими педагогами, которые, по традиции, приезжали летом отдыхать на Рижское взморье. Это люди, которые потом очень много будут значить в жизни моего отца, – Николай Иванович Тарасов и Елена Николаевна Сергиевская. Приехав в Ригу на отдых, они ходили на спектакли Рижского балета. А молодых ребят занимали в спектаклях, потому что не хватало танцовщиков (многие в военное время эмигрировали). В труппе не хватало артистов, и молодым ребятам предоставлялась возможность выходить на сцену в балетах, иногда по несколько раз за один вечер. Так Николай Иванович Тарасов заметил моего отца, наверное, они разговорились, и появилась надежда, что в классе Николая Ивановича на следующий год может найтись место для Мариса Лиепы. На семейном совете было решено продать дом на взморье, чтобы Марису можно было жить два года в Москве. Итак, первый раз в жизни он уезжал из родной Риги, чтобы начать взрослую жизнь…

Я и сейчас вижу моих бабушку и дедушку на вокзале в Риге. Так уезжали и мы после летних каникул. Они стоят и машут нам рукой. Но тогда моего отца провожала еще удивительная, любимая им и любящая его няня Генриетта, его добрый ангел, которая вырастила его. Со слезами на глазах отпустила она своего любимца в Москву, приговаривая: «Кто же будет варить ему его любимую кашу?» И вот 2 сентября 1953 года Марис Лиепа, 16-летний юноша, уже окончивший общеобразовательную школу, пришел на первый свой урок к Николаю Ивановичу Тарасову в Московском хореографическом училище. Начался новый виток его жизни.

В Москве он поселился у Евгении Павловны Дельфос-Лианозновой – удивительной женщины, большого друга семьи. Она занимала одну комнату в общей квартире на улице Станиславского, и Марис жил в ее комнате за ширмой. Она оказала огромное влияние на молодого человека: она заставила выучить английский, следила за тем, как он одевается. Хотя все, кто знал моего отца в те годы, говорили, что он всегда выделялся из толпы: при первом взгляде на него можно было сказать – идет иностранец. Врожденное чувство вкуса и элегантности у него было в крови.

Фрагмент из книги отца «Я хочу танцевать сто лет»: «Меня часто спрашивают: «Какой вы, Марис? Кто вы на самом деле?» В одном интервью я уже сказал: между тем Марисом, который, помахивая портфельчиком, шел в школу в Риге, и тем, который сегодня подъезжает к Большому театру на Грэмлин или Вольво, нет никакой разницы. Абсолютно никакой. Они оба стоят на той же про́клятой потной земле, и для них обоих путеводной звездой является зашифрованное обещание, записанное в дневнике мальчишеской рукой: «Я буду танцевать принца Зигфрида». Они исполнили свое обещание. Они намерены это сделать и впредь. Но пружиной действия было, есть и будет вечное стремление перебороть себя. Рядом с Марисом, сентиментально и страстно влюбленным в балет, который говорит себе: «Как это прекрасно, поэтично и чудно!», постоянно находится другой, который возражает: «Это сплошное насилие над собой, и ты все еще желаешь этого?» Марису, щеголяющему на иномарках – первому в театре, и привыкшему на званых обедах слушать комплименты поклонниц и поклонников: «Марис, какой вы гениальный!», ехидно нашептывает второй: «Ты, артистик, как противно ты станцевал последнего Спартака, теперь ты должен сбросить за два дня четыре кило жира». С Марисом, собирающим иконы, античные инталии и камеи, любящим подводное плавание, шик, шампанское, остроумные мальчишники в Сандуновских банях по четвергам, всегда рядом тот, которому для подобных удовольствий не хватает времени, денег, настроения, сил – только балет, балет… Рядом, вечно рядом со спешащим, злым, гордым – тот, который любит покой, тишину, который не стыдится слез и умеет быть нежным. А еще бывает ироничным к себе и другим, высокомерным, капризным, черствым. Кто живет в этом человеке? Не спрашивайте. Спросите лучше другое – «Кто из них двух настоящий?», ибо для него самого подобный вопрос все еще кажется очень трудным».