Русский доктор в Америке. История успеха - Владимир Голяховский

Праздновать с нами пришла моя мама. Обсуждали международную новость — вторжение советских войск в Афганистан (был конец 1979 года). Сразу наступил мгновенный раскол отношений между Америкой и Россией, американское правительство прекратило поставки зерна — в ответ правительство Советов перестало выпускать евреев. С чего эмиграция началась, тем она и заканчивалась — поставками зерна, за которые «выдавали» евреев. Это было как раз то, чего я так боялся, ожидая разрешения на выезд два года назад. Мама говорила:

— Слава Богу, что мы все в Америке. Жалко только, что папы нет с нами. Я каждое утро благодарю Бога, что мы здесь: просыпаюсь утром и сразу первая моя мысль — я в Америке! Знаете, я нашла здесь неподалёку церковь Святого Владимира и теперь хожу туда каждое воскресенье — очень хороший священник. У меня там появились интересные знакомые: генерал-диссидент Пётр Григорьевич Григоренко с женой Зиной. Он знает Володю по газете и по выступлениям на радио. В Америке всё так интересно и хорошо!

Моя почти восьмидесятилетняя мама была редчайший пример иммигранта из стариков, которая не тосковала по России, была всем довольна и не жалела об отъезде. Чуть ли не все старики, которых мы знали, жаловались на всё кругом, были всем недовольны и хотели бы вернуться в привычные свои условия: трасплантационная болезнь, как у пересаженных старых деревьев. Но у мамы была очень мужественная натура, она всю жизнь умела справляться с трудностями. Просто нельзя было не восхищаться ею! Теперь, как все вдовы, она постепенно приходила в себя, меньше плакала, занималась своей квартирой, Нашла соседей — таких же пожилых русских женщин-иммигранток, у неё образовывался свой круг знакомых.

Однажды мама пришла к нам в большом возбуждении, держа в руках русскую газету:

— Володенька, здесь написано, что умер какой-то Лев Голяховский. Это же, наверное, мой двоюродный брат Лёвушка.

В газете объявление о смерти: «Волею Божией скончался есаул Ея Императорского Величества Гренадёрского полка Лев Тимофеевич Голяховский». В ту пору в Америке ешё доживали свой век осколки царской Белой гвардии, и объявления такого рода были не редки. Мама моя была дворянского происхождения, из древнего рода, в дальнем родстве с Львом Толстым. Она училась в Институте благородных девиц во Владикавказе ив 1913 году подносила цветы почётному гостю — царю Николаю. Все её родные были офицеры и генералы, брат был военным атташе в Америке, а двое графов Голяховских стали министрами. Во время и после революции многочисленные её родственники или погибли, или сбежали за границу — в Болгарию и Югославию. Шестьдесят лет мама о них ничего не знала, и вдруг — та же фамилия и то же имя. Конечно, она была взволнована.

Я позвонил по телефону, указанному в объявлении, и — что же?., да, это был её двоюродный брат! Мама не находила места от счастья найти своих родных через шестьдесят лет! Тут же за ней приехала новая племянница и увезла её на похороны. И хотя это был грустный день, но там были и радостные встречи: оказалось, что в штате Нью-Джерси, неподалёку от Нью-Йорка, жили и другие мамины родственники — двоюродные сестры, племянники и племянницы.

Все они, вместе с тысячами других русских иммигрантов, нашли приют в Сербии с 1920 года до конца войны в 1945-м. После войны британские оккупационные власти стали выдавать их советским органам КГБ, по секретному компромиссному сговору Черчилля со Сталиным. Маминого кузена инженера-полковника царской армии Дмитрия Голяховского увезли, он погиб в сибирских лагерях. Но многим удалось переехать в Америку и в Австралию, а семья Дмитрия попала в Венесуэлу. Потом уже мы узнали, что его дочь (и моя троюродная сестра) стала знаменитой актрисой кино и телевидения под сценическим именем Америка Алонсо. А на самом деле она — Мура Голяховская.

Невероятные превращения происходили с маминым родом за четыре века его существования, и, в конце концов, в России остались лишь единицы, а в Америке нас теперь довольно много.

С недавних пор около дома мне несколько раз попадался на глаза мистер Лупшиц в сопровождении «кисаньки-лапушки» Таси. Рядом с ним Тася была очень оживлённая, почти висела у него на руке, занося его в сторону, и громко и кокетливо смеялась. Он — низкий и приземистый, она высокая и широкозадая — картина очень смешная. Издали можно было слышать:

— А вы шалун, мистер Лупшиц!..

— Ах, вы опять за своё, мистер Лупшиц!..

А он улыбался, как старый кот, и похохатывал.

Как-то, в одну из пятниц, я днём возвращался домой. По пятницам Каплан закрывал курсы рано — евреям полагалось начинать молиться накануне субботы. Религиозных среди нас почти не было, но правило вынуждены были соблюдать все. Я шёл, как всегда, пешком, обдумывая свои постоянные мысли об экзамене. На Западном авеню меня обогнала большая машина и остановилась у обочины. Оттуда послышалось:

— Доктор, садитесь — подвезу.

Это был тот часовщик из Харькова, который в начале нашей жизни всегда шумел, ругая Америку в вестибюле гостиницы. Ага, значит, машину он уже купил! Я сел в просторную старую машину:

— Поздравляю — хорошая машина.

— Это разве машина? — возразил он. — Старая колымага. Я на днях куплю совсем новую, а эту отдам жене.

— Значит, дела пошли хорошо?

— Дела — о’кей! Я ушёл от хозяина и завёл свой бизнес: торгую фирменными часами. Теперь не я на хозяина, а на меня люди работают, — он ткнул себя в грудь. — Я держу негров, которые на меня работают. А, доктор! Я уже капиталист, маленький пока, но буду и большой. Как вам это нравится, а?

— Ну, вот, видите, а вы были недовольны.

— Кто, я? — он усмехнулся. — Дурак был, только дураки могут быть в Америке недовольны. Ну, а вы, доктор, вы не защитились ещё? — он, очевидно, имел в виду экзамен.

— Пока не защитился.

— А хотите подработать? Я могу предложить вам продавать часы. Вид у вас солидный, вам покупатели будут верить.

— Спасибо, но мне надо много заниматься к экзамену.

Последнее, чего бы я хотел, это продавать что-либо, но это я ему не сказал.

— Ну, как знаете. Вас куда подбросить?

— Да вот — мы приехали, я уже почти дома. Спасибо, что подбросили.

Он затормозил у синагоги, где как раз стояли Лупшиц с Тасей. Они горячо обсуждали что-то с видом заговорщиков. Когда я вылез из машины, он сделал ей быстрый знак замолчать. Мгновенно перестроясь, Тася схватила его под руку и глупо захихикала:

— Ну как вам не стыдно, мистер Лупшиц!..

Нетрудно было заподозрить, что они говорили о чём-то, что и я знал; иначе — к чему такая реакция при моём приближении? Уж не собиралась ли Тася купить у него экзамен? На Каплане она теперь появлялась всё реже, а курила и болтала всё больше. Психиаторша говорила с завистью:

— Подумать, какое счастье: у Аси есть самые верные вопросы! Только это секрет: ей дал их один американский доктор, её ухажёр. И он строго-настрого просил её никому их не показывать.