Черный легион - Богдан Сушинский

— Вот, конвой привел, — едва пролопотал одеревеневшими губами милиционер. Он уже все понял и знал, что это его последние минуты. Но предупрежденный Персом, который один предпочитал беседовать с представителем власти, что смерти бывают разные и лучше умереть от пули в спину, чем быть привязанным за нош к двум молодым березам, решил идти к своей гибели смиренно и послушно. Как шел к ней всю свою жизнь.

Гурдаш молча осмотрел пришедших. Присутствие участкового, очевидно, сбило его с толку.

— Говорят, ты задержал беглую и не спешишь выдавать ее, — шагнул к нему Перс и, оттолкнув с дорога, вошел в дом.

— И никого я не поймал.

— Врешь. На бабу-зэковку позарился.

— Никакой беглой здесь не было. А появись — так выдал бы, — угрюмо ответил Гурдаш. — Ты, участковый, знаешь это не хуже моего.

— С начальником непочтительно говоришь? — оказался у него за спиной Кульчицкий.

— Сам в беглых оказаться хочешь? — ногой выбил у него ружье Власевич. А Кульчицкий подсек в подколенном изгибе и заставил стать на колени.

Еще через минуту Перс и Чолданов вывели на крыльцо сонного парня, сына людолова Никифора, который лет с пятнадцати, как уверял их милиционер, приноровился к промыслу отца. Поняв, что разговорами дело не кончится и что их собираются арестовать, сын ударил ногой Перса, перепрыгнул через перила крыльца и бросился к кустарнику, за которым начиналась лесная чащоба. Но Власевич выхватил пистолет и, не целясь, спокойно, словно в тире, уложил его на ближайший куст.

— Скольких беглых ты выдал властям, Гурдаш? — сурово спросил Курбатов. Старик все еще стоял на коленях, но взгляд его был прикован к зависшему на кусте, словно распятому на нем, телу сына. — Тебя спрашивают, сатана-людолов!

— Ик кто ж их, погибельников окаянных, считал?

— А все же.

— Ик человек с двадцать. Если хочешь заупокойную отпевать, на двадцать свеч не поскупись, не ошибешься. Ты-то, я понял, не из конвоя, начальник, не из конвоя.

— Из-за кордона мы.

— Ик сюда дошли? — перевел усталый потускневший взгляд на Курбатова. — От семеновцев, поди?

— От семеновцев.

— Старухи в доме нет, — появился Перс, — но стол накрыт. Эта хозяйничала, — вытолкал на крыльцо упирающуюся девицу.

— Дочь? — спросил Курбатов.

— Из поселка. В невестки метила.

Увидев убитого жениха, Ксюха обхватила голову руками, пронзительно завизжала и попыталась броситься к нему, но Перс успел захватить ее за плечо с такой силой, что сатиновая кофточка ее треснула, оголив ничем больше не прикрытую, ослепительно белую грудь девушки. А приставленное ко рту дуло пистолета принудило полуневесту-полувдову умолкнуть и замереть от страха.

— Так-то оно лучше, — самодовольно согласился Перс. — Думаю, эту так сразу на сосну не стоит, а, князь?

— В чулан ее. Кульчицкий, присмотрите до нашего возвращения.

Никифор был еще жив. Когда его перекидывали через седло, он довольно громко застонал. Отец подошел к нему, погладил по голове. Никто из диверсантов не мешал: отцовские чувства есть отцовские чувства. Трое из диверсантов тоже были отцами.

Перс взял лошадь под уздцы. Гурдаш и милиционер ухватились за луки седла, и процессия тронулась в обратный путь. Туда, к двум соснам, на которых почивали тела беглых политкаторжан, принесенных в подарок вождю народов.

— Твоя работа? — спросил Курбатов, когда они достигли сосны с первым нечеловеческим подарком.

— Моя, — свирепо оскалился Гурдаш, без малейшей искры покаяния глядя на труп.

— Там, дальше, тоже твоя?

— Чуть правее, у пещеры, еще два тела. Можешь не спрашивать, и те мои, — казалось, окончательно потерял страх заколов. — О чем еще интересоваться станешь?

— Каким образом переправлял энкавэдэшникам отрубленные кисти рук?

— Обыкновенно. По телефону звонил. Из Чурмы приезжали, милиционер или энкавэдист. Ему и передавал, в тряпице.

— Так у вас даже телефон есть?

— Редкий случай. Провели. Как председателю Совнаркома, — объяснил Перс. — Наместник Берии в Сибири. Почет.

— Что ж, придется позвонить, — развел руками Курбатов. — Случай такой представился.

— Чего мы тянем, князь? — спросил Чолданов, нервно взмахнув топором. — Уходить пора. Нагрянут.

— В жизни случаются минуты, когда нетерпеливых просят или молчать, или молиться. Так что выбирайте, штаб-ротмистр. А с тобой, сатана, — обратился он к Гурдашу, — и разговор будет сатанинский.

Выстрелом в упор он свалил милиционера, другим добил лежавшего на земле Никифора.

— Сыну своему сам руки отрубишь или будешь смотреть, как неумело это будут делать другие? — спросили людолова.

Тело Никифора подтянули к ближайшему пеньку, положили на него кисти его рук и подвели отца.

— Еще раз спрашиваю, сам рубить будешь?

— Ик как жеть сына-то свово?! — Курбатов заметил, как почти мгновенно постарел Гурдаш. Лицо осунулось, спина старчески ссутулилась, руки дрожали так, словно его голым выставили на сибирский мороз.

— Не желаешь, значит?

— Так ведь нелюди вы…

— Это, выходит, мы нелюди? — уперся лезвием кинжала в его подбородок штабс-капитан Иволгин. — А ты — ангел?

— У нас действительно нет времени, Гурдаш, — спокойно молвил Курбатов. — Каждому воздается по делам его. У тебя было много способов зарабатывать себе на хлеб. Ты избрал наиболее страшный — иудин. Да еще и над трупами измывался.

— И сына этому же учил, — добавил Иволгин, которого обвинение в нелюдстве задело больше остальных.

— Отрубив руки, снимешь с него часть греха, — философски рассудил Радчук. — Зачтется, что предстанет перед Господом без обагренных чужой кровью рук.

— Без обагренных чужой кровью… Перед Господом, — бормотал Гурдаш, и бормотание его было похоже на молитву безбожника, не знающего ни одного слова из тех, настоящих, освященных Святым Писанием молитв.

Перс выдернул из-за ремня, которым был подпоясан его ватник, прихваченный у Гурдаша топор и решительно направился к телу Тимофея.

— Постой, — не выдерживает людолов. — Постой. Не торопись.

— Так ведь он мертв.

— Сын.

— Но не живого же, — заметно стушевался Перс.

— И знайте, что он делает это впервые, — заметил Курбатов. — Еще неизвестно, насколько мудрено это у него получится.

— Стой! — вновь не выдерживает Гурдаш, видя занесенный над своим сыном топор. — Не трожь! Сам.

— Точно?

— Отступись, нехристь! — вошел в ярость людолов.