Черный легион - Богдан Сушинский

— Только не вздумай дурку валять, кныш перченый, — неохотно отдал свое орудие Перс, сразу же благоразумно отступив за ствол ближайшего дерева.

Остальные сделали то же самое. Только Курбатов, как ни в чем не бывало, продолжал стоять в двух-трех шагах от него, положив одну руку на кобуру, другую на ремень.

Он же был единственным, кто не отвернулся и даже не закрыл глаза, когда Гурдаш отрубал руки сына.

Сделав свое страшное дело, людолов опустился у пня на колени, припал челом к окровавленным кистям сына и громко, по-волчьи, взвыл.

— Прекрати! — заорал на него Перс, но Курбатов предостерегающе поднял руку. — Я сказал: прекрати! — почти зарычал Перс, бросаясь к Гурдашу.

— Стоять! — резко осадил его Курбатов. Хотя и понял, что Перс принадлежит к людям, решительно не переносящим слез и причитаний. К которым никогда не принадлежал он, Курбатов. Уж он-то умел оставаться хладнокровно-спокойным в любой ситуации. Вытье продолжалось еще минуты две.

— Хватит, Гурдаш, — твердо молвил князь, решив, что времени для прощания было достаточно. — Оттащи тело сына и руби руки милиционеру.

— А может, хватит уже вершить это кровавое палачество? — подвели нервы штабс-капитана Иволгина.

— Делай, что велено, — стоял на своем Курбатов.

Людолов окончательно затих. Поднялся, взял топор. Покорно, с абсолютным безразличием, подтянул милиционера за шиворот к пню. Его руки он рубил так, словно это были сухие ветки для костра.

— Перс, твоя очередь, — скомандовал Курбатов, когда экзекуция была закончена и топор выпал из руки Гурдаша.

— Почему моя? — вдруг заартачился Перс.

— Так что, мне прикажешь?

— Он, конечно, душегуб…

— Остановимся на том, что он душегуб. И должен быть наказан. Радчук, Чолданов…

Диверсанты молча бросились к старику, повалили его на землю, прижали головой к пню.

— Так что, живому? — на удивление спокойно, деловито уточнил Перс, вовремя придя в себя и поняв, что участи палача ему не избежать. — Живому — это другое дело.

Не обращая внимания на рычание Гурдаша, он так же спокойно, как недавно рубил сам Гурдаш, отсек одну руку, потом другую. И дважды рубанул по стопам ног.

Изуродованного, потерявшего сознание, людолова отнесли к ближайшей сосне и положили на две, тянувшиеся к земле, ветки. Рядом на деревьях оказались его сын и милиционер.

— Кажется, все по своим местам, а, штаб-ротмистр Чолданов?

— Мы потеряли тьму времени, — брезгливо огрызнулся тот. — Нужно было уходить.

— Мы пришли сюда не для того, чтобы бегать по тайге, — мы ведь не беглые, — а для того, чтобы вершить суд.

— Столь же неправедный, как тот, который вершили здесь до нас эти казненные.

— А кто сказал, что суды бывают праведными? — задумчиво произнес Курбатов. — Нет и не было никогда… праведных судов.

«Целься же в папу — Наместника Бога, Черный стрелок».

Виктор Гюго

В тот день, когда Скорцени и генерал Штудент разрабатывали план операции «Черный кардинал», архиепископ Шарден из небольшого франкоязычного городка на севере Италии, почти два дня проведший в папской приемной, наконец добился аудиенции Пия XII.

— Так это вы, Ориньяк?! — удивился папа, поднявшись со своего кресла и ступая навстречу скромно, по-дорожному одетому архиепископу. — Конечно, вы! Мне-то представили вас…

— Теперь уже лишь немногие помнят мое мирское имя, — сдержанно заметил архиепископ-пилигрим. — Среди прихожан я известен как архиепископ Шарден. Однако называйте меня Ориньяком, ваше святейшество. Это ласкает мне душу.

Папа оглянулся на дверь. Они были одни. Их встреча по-настоящему могла состояться только тет-а-тет.

— Вы же чувствуйте себя моим гостем, — в привычную, суховатую сдержанность папы незаметно вплелись нотки снисходительной доброжелательности.

Усадив архиепископа в отведенное ему кресло, Пий XII не спеша прошелся по кабинету и, жестом прервав попытку гостя подняться, остановился напротив него:

— У вас опять какие-то земные дела? — вполголоса, доверительно спросил папа. — Если да — начнем с них. У меня слишком мало времени.

Опустив глаза, Ориньяк растерянно помолчал. Он прекрасно знал, какие воспоминания скрываются за безобидным вопросом папы «У вас опять какие-то земные дела?» Почти три года назад он, архиепископ Шарден, оказался в центре скандала, связанного с похождениями одной блудной женщины, которая, как выяснилось, пребывала под опекой мафии.

Скандал угрожал очень быстро выйти за рамки церковного круга. Пикантные подробности связи архиепископа с этой блудницей уже стали известны четырем кардиналам. В них было чем насладиться. В то же время папская курия и местные мафиози взяли Шардена в сатанинские клещи, с безбожной жестокостью угрожая «уничтожить церковно, светски и физически».

Но вот клещи сжались настолько, что архиепископу пришлось приготовить себе душеочистительный коктейль из вина и яда. Однако то ли Богу и папе римскому, то ли одному только папе было угодно, чтобы очищение произошло иным способом, и не обязательно на небесах. Вот почему буквально за час до «спасительного похмелья» к нему в Пьемонт, в окрестности Асти, прибыл посланник Пия XII.

«Непогрешимый» не желал, чтобы его бывший сокурсник предстал перед миром исчадием греховности, а похождения архиепископа послужили поводом для порицания всех слуг Святого престола. Правда, Ориньяк мог истолковать такую заботу о себе еще и как желание папы вернуть долг молодости. Ведь когда-то Ориньяк тоже оказал ему немалую услугу, спасая от довольно непристойного навета. Однако в своих исследованиях причин архиепископу не хотелось заходить в столь мрачные глубины прошлого.

Папский нунций был немногословен. И все же сумел сказать то самое важное, что так хотелось услышать в этот день архиепископу:

— Папа молится за отпущение ваших грехов. И помнит о вашей судьбе.

Ориньяк замер в напряжении, ожидая его дальнейших слов, но посланник стоял, богобоязненно склонив голову, и молчал.

— Я слушаю, слушаю вас, — нетерпеливо подстегнул его архиепископ. Нунций поднял на него удивленные, преисполненные лукавого сожаления глаза.

«Это все!» — понял архиепископ.

Да, от имени Пия XII нунций произнес только эти две фразы. Но каждый, кто связан с папским орденом высшего католичества, знал, сколь многообещающе прозвучали они для опального архиепископа. Просто Ориньяку нужно было вовремя понять это.

— Завтра, ровно в двенадцать, к вам зайдет монах, — утешил его посланник, прощаясь. — Примите его с такой же доверчивостью, с какой приняли меня.