Адам Бид - Джордж Элиот

– Да она наливает и для людей, – сказал мистер Пойзер. – Ты должна была сказать ей, чтоб она принесла нам кувшин раньше.

– Сказать ей? – молвила мистрис Пойзер. – Да мне пришлось бы истратить весь дух в моем теле и взять еще меха, если б нужно было говорить этим девушкам все, что им не скажет их собственное остроумие. Не хотите ли вы уксусу в салат, мистер Бид?.. Да, вы правы, что нет. Он портит вкус филея, как мне кажется. Что это за кушанье, когда вкус мяса находится в графинчиках с уксусом или с маслом? Есть люди, которые делают дурное масло и думают, что соль скрадет это.

Внимание мистрис Пойзер было тут развлечено появлением Молли, которая несла большой кувшин, две маленькие кружки и четыре пивных стакана, все наполненные элем или полпивом, – замечательный пример хватающей силы, которою обладает человеческая рука. Рот бедной Молли был раскрыт несколько более обыкновенного, когда она шла, устремив глаза на двойной ряд посуды в руках, в совершенном неведении относительно выражения в глазах своей хозяйки.

– Молли, я не видала девушки, подобной тебе… как подумаешь о твоей бедной матери-вдове и о том, что я взяла тебя почти безо всякого аттестата и что я тысячу и тысячу раз говорила…

Молли не видала молнии, и гром тем сильнее потряс ее нервы, чем менее она была приготовлена к нему. Под неопределенным беспокойным чувством, что она должна вести себя в чем-то иначе, она несколько ускорила шаги к отдаленному сосновому столу, где могла поставить свои стаканы, – ее нога задела за передник, который развязался, и она упала с треском и брызгами в лужу пива; за тем последовали взрыв хихиканья со стороны Марти и Томми и серьезное «Элло!» со стороны мистера Пойзера, видевшего, что его наслаждение элем было столь неприятным образом отдалено на несколько времени.

– Вот так! – продолжала мистрис Пойзер едким тоном, вставая и подходя к шкафу, между тем как Молли стала уныло подбирать обломки посуды. – Ведь сколько раз я говорила тебе, что это случится. Вот и простись теперь с твоим месячным жалованьем… и еще больше, чтоб заплатить за этот кувшин, который был у меня в доме десять лет и до сегодня оставался цел… С тех пор как ты здесь, в доме, ты столько перебила посуды, что и пастор забранился бы… Господи, прости мне мои слова! И если б это было кипящее сусло из котла, то и тут произошло бы то же самое: ты обварилась бы и, очень вероятно, изувечилась бы на всю жизнь… нельзя знать, что еще случится с тобою со временем, если ты будешь вести себя таким образом. Кто бы посмотрел на вещи, которые ты покидала, тот подумал бы, что ты одержима пляской святого Вита. Жаль, что все куски посуды, которую ты перебила, не выставлены напоказ для тебя, хотя. сколько бы ты ни слушала, ни смотрела, все это будет бесполезно для тебя… можно думать, что ты просто закалена в своих недостатках.

В это время у бедной Молли слезы текли ручьем, и в своем отчаянии на быстрое движение пивного потока к ногам Алика она превратила передник в швабру, между тем как мистрис Пойзер, отворив шкаф, устремила на нее жгучий взор.

– Ах, – продолжала она, – что тут и размазывать, только больше придется подтирать. Говорю тебе, что все это твое упрямство – ни у кого нет призвания бить, если только приниматься за дело как следует. Но деревянным людям надобно и обращаться с деревянными вещами… Конечно, я должна взять коричневый с белым кувшин, который не бывает в употреблении и трех раз в год, да сама спуститься в погреб, да, может быть, схватить там смерть, захворав воспалением…

Мистрис Пойзер отвернулась от шкафа, держа в руке коричневый с белым кувшин, когда она вдруг заметила что-то на другом конце в кухне; может быть, привидение произвело на нее такое сильное впечатление оттого, что она уже дрожала и была расстроена, или, может быть, битье посуды, подобно другим преступлениям, имеет заразительное влияние. Как бы то ни было, она вытаращила глаза и остолбенела, как духовидец, и драгоценный коричневый с белым кувшин упал на пол, навсегда расставшись с своим рыльцем и ручкою.

– Ну, кто же видел что-нибудь подобное? – сказала она, вдруг понизившимся голосом, с минуту окидывая комнату блуждающим взором. – Я думаю, кружки заколдованы. А все вот эти скверные глазуревые ручки… скользят из руки словно улитка.

– Ну, и ты позволяешь собственной плетке бить тебя по лицу, – сказал ее муж, принимаясь теперь хохотать вместе с мальчишками.

– Конечно, очень хорошо смотреть и скалить зубы, – возразила мистрис Пойзер. – Но бывает время, когда посуда кажется живою и вылетает из рук, словно птица. Все равно что стекло иногда стоит себе спокойно, да вдруг и треснет. Что должно разбиться, то разобьется… Я в жизнь свою не роняла никаких вещей и всегда могла держать их, иначе я не сберегла бы во все это время посуду, которую купила к моей свадьбе… Да что ты, Хетти, с ума сошла? Что это значит, что ты спускаешься таким образом и заставляешь думать, будто привидение ходит в доме?

В то время как говорила мистрис Пойзер, поднялся новый взрыв хохота, причиненный не столько тем, что она вдруг стала смотреть с фаталистической точки зрения на битье кружек, сколько странным видом Хетти, поразившим ее тетку. Маленькая шалунья нашла черное теткино платье и приколола его кругом шеи, чтоб оно походило на платье Дины, зачесала волосы как можно ровнее и повязала Динин высокий сетчатый чепец без каймы. Конечно, было довольно смешно и неожиданно видеть вместо бледного серьезного лица и кротких серых глазах Дины, приходивших на память при виде платья и чепчика, круглые розовые щеки и кокетливые темные глаза Хетти. Мальчики соскочили со стульев и прыгали вокруг нее, хлопая в ладони; даже Алик издал тихий брюшной смех, когда обратил свой взор от бобов на девушку. Под прикрытием этого шума мистрис Пойзер вышла в заднюю кухню, чтоб послать Нанси в погреб с большою оловянной мерой, заключавшею в себе некоторую вероятность быть свободною от колдовства.

– Ну, Хетти, голубушка, ты что, сделалась методисткой? – спросил мистер Пойзер, спокойно и медленно наслаждаясь смехом, как наслаждаются только дородные люди. – Тебе следует прежде вытянуть подлиннее твое лицо, не так ли, Адам? Для чего это напялила ты на себя эти вещи, а?

– Адам сказал, что чепчик и платье Дины нравятся ему больше моих платьев, – сказала Хетти, скромно садясь на свое место. – Он говорит, что люди кажутся лучше в безобразных платьях.

– Нет, нет, – сказал Адам, любуясь ею. – Я сказал только, что они, кажется, идут к Дине. Но если б я сказал, что вы будете казаться в них хорошенькою, то я сказал бы только истину.

– Ну, а ты думала, что Хетти привидение, не так ли? – сказал мистер Пойзер жене, которая в это время возвратилась и снова села на свое место. – Ты казалась такою испуганною, как… как…

– Что тут болтать о том, как я казалась, – сказала мистрис Пойзер, – наружностью не починишь кружек, все равно что смехом; я вижу это. Мистер Бид, мне досадно, что вам так долго приходится ждать эля, но его принесут сию минуту. Распоряжайтесь, пожалуйста, как дома; вот холодный картофель, я знаю, вы любите его. Томми, я пошлю тебя спать сию же минуту, если ты не перестанешь смеяться. Что тут смешного, хотела бы я знать! Чем смеяться, я скорее заплакала бы при виде чепца этой бедняжки; а есть такие, которые сделались бы гораздо лучше, если б могли походить на нее во многих других отношениях, а не в том только, что носить ее чепчик. Никому здесь в доме не годится подшучивать над дочерью моей сестры, когда она только что уехала от нас и у меня болело сердце, когда я расставалась с нею. А я знаю только одно, что случись какое-нибудь несчастье, если б я, например, слегла в постель или дети лежали при смерти… кто знает, что может случиться… или если б между скотом случился падеж – словом, если б все пошло кверху дном… тогда, я говорю, мы, может быть, рады опять увидеть чепчик Дины и ее лицо под чепчиком, все равно с каймою или без каймы. Ведь она одно из тех созданий, которые имеют самую светлую наружность в дождливый день и любят вас еще больше, когда вы больше всего нуждаетесь в любви.