Когда-то там были волки - Шарлотта Макконахи

Дункан.

У него перерезано горло. Кажется, вся его кровь вытекла на снег. Вся моя тоже.

Я хватаюсь за свое горло, чтобы сомкнуть края раны; мучительно смотреть на раненого, но надо. Я не отведу глаз, и мне придется почувствовать боль в полной мере, потому что только так я могу ему помочь.

Дрожа, я опускаюсь на колени. Протягиваю руки к его лицу. И смотрю. Он открывает глаза, и это настолько потрясает меня, что я начинаю рыдать.

Изо рта Дункана не выходит ни звука, но я всю жизнь понимала молчаливый язык. В его глазах я вижу страх, и мольбу, и любовь.

— Ничего-ничего, — говорю я. — С тобой все хорошо. — Ничего глупее нельзя сказать человеку, который истекает кровью, но это неважно, я без слов соединяю края раны, прижимаю к ней снег и запечатываю. Вольно, и я едва могу дышать, но я не позволю своему недугу властвовать надо мной, только не сейчас.

«Мой пес», — говорят его глаза.

— Все хорошо, — отвечаю я. — Фингал жив.

Дункан очень сильно стискивает мне руку и трясет ее.

— Да, понимаю, — успокаиваю его я, — я не оставлю его здесь.

Потому что, скорее всего, он пытался спасти Дункана.

Руки скользкие от его крови, она размазана по всему моему телу, и от ее запаха кружится голова. Я вспоминаю, что нужно позвонить в скорую, но приема нет, я снова не могу поймать сигнал, удаленность этого места, его обособленность от мира погубит нас всех.

— Я отвезу тебя в больницу, Дункан.

«Мой пес», — снова говорят его глаза.

— Я не брошу его. Ты можешь встать? — Что за идиотский вопрос? Разумеется, он не может встать, у него распорото горло. — Мне придется тащить тебя, хорошо?

Липкими руками я хватаю его за подмышки, тяну изо всех сил и пытаюсь волочь по снегу. Это неимоверно сложно, гораздо труднее, чем я предполагала. Задача оказалась бы почти непосильной, даже не будь я на девятом месяце беременности, а сейчас мои мышцы визжат от напряжения и отказываются совершать усилия. Наверно, ничего не получится, мужское тело слишком тяжелое. Но нет. Я должна спасти человека. Я обязана справиться.

Таща его мимо Фингала, я говорю:

— Не надо, Дункан, не смотри, — но он смотрит, конечно смотрит, и что-то в нем ломается, когда он видит лежащего на снегу задыхающегося пса. Я успокаиваю его: — Он еще жив, — однако это слабое утешение, потому что мы оба знаем: никто не может выжить с распоротым волчьими зубами чревом.

Дункан молча плачет от боли и горя, но я продолжаю тянуть, я не имею права сдаться. Он такой тяжелый, мои руки такие скользкие, что я то и дело бросаю его, но каждый раз снова хватаю за подмышки и тащу дальше, я буду тащить его вечно, если понадобится, потому что с каждым шатким шагом я всей душой постигаю, что была неправа, что он не убивал Стюарта и что вообще-то это вовсе не важно, потому что вдруг ясно осознаю, насколько глубоко и сильно люблю его.

Я смотрю ему в лицо и вижу, что глаза у него закрыты, он потерял сознание. Из груди у меня вырывается рыдание, но мне удается нащупать слабый, едва различимый пульс. Значит, он все еще дышит, его сердце все еще бьется. Мы добираемся до машины. Я открываю заднюю дверь. Залезаю в салон, неуклюже, как кит на берегу, разворачиваюсь и тянусь к нему. Боже, как схватывает поясницу, когда я тащу его наверх и кладу на сиденье. Я прикусываю язык и чувствую вкус железа. Перед глазами круги, его горло как мое горло, но сейчас я испытываю какое-то онемение во всем теле, усталость ощущений, которая выключает меня, и вот наконец он в машине, я справилась.

Я уже собираюсь запрыгнуть на переднее сиденье, когда вспоминаю: «Мой пес», — сказали его глаза.

Я возвращаюсь за Фингалом. Я не оставлю его. Особенно после того, как он сражался, защищая Дункана, и пожертвовал собой. Разве это не привычное поведение животного — надорвать вам сердце своей храбростью, своей любовью? Я поднимаю его и прижимаю к груди. Он легче, чем я думала. Тщедушное создание под густой шкурой. Глаза у него еще открыты, и я смотрю на него, торопясь назад к машине.

— Ты молодец, — повторяю я снова и снова, — славный пес, — и он угасает у меня на руках.

Я бережно кладу его на переднее сиденье. Глаза Фингала уже закрыты. Прерывистое дыхание прекратилось.

Я несусь по черной дороге к городу. Гоню очень быстро, но не на предельной скорости, зная, что дороги здесь извилистые и в ночи опасные, зная, что не спасу Дункана, если разобью машину.

У входа в больницу я кричу, прося помощи, и она приходит, Дункана кладут на носилки и увозят от меня. Я падаю на пластмассовый стул в комнате ожидания, потом приходит медсестра и ведет меня по коридорам, и я думаю, она провожает меня к Дункану, но она усаживает меня на край кровати, проверяет пульс и слушает сердцебиение ребенка. Вскоре появляется врач и проводит ультразвуковое исследование, и когда я объясняю, что не наблюдаюсь по поводу беременности, он ужасается и начинает фонтанировать восклицаниями: какая это безответственность с моей стороны и сколько может быть патологий, но я частично отключаюсь и уже не слушаю. Я смотрю в потолок и думаю о волке.

Как же я не догадалась, кто убил Стюарта? Если не Лэйни и не Дункан, то кто? Кто мог это сделать?

Ответ все это время находился прямо передо мной и был очевиден для всего города, но я отказывалась раскрыть глаза. Я была слишком упряма, умышленно слепа, предпочла скорее обвинить любимого мужчину, чем животных, которых привезла сюда. Даже зная, что среди них есть волк, который не боится людей, более агрессивный, чем остальные, волк, не желающий сидеть в клетке. И вот теперь Дункан заплатил за мое нежелание считаться с фактами.

Мне сообщают, что он в операционной. Что операция продлится долго, и если он переживет эту ночь, то только чудом.

Сначала я еду на базу, чтобы просмотреть старые данные. После того как Номер Десять сбежала из загона, мы надолго потеряли ее из виду. Она отправилась на север. К нам. Мы знали это, так почему же мне не пришло в голову проверить? Потому что я не хотела замечать очевидное.

Но теперь я проверяю. Смотрю на сигналы со старых датчиков, и хотя нет сведений о ее местонахождении в