Когда-то там были волки - Шарлотта Макконахи

ночь смерти Стюарта, есть два сигнала с двух сторон, которые находятся довольно близко, чтобы в промежутке между ними волчица могла столкнуться с жертвой.

Дома я готовлюсь отправиться в поход. Рэд и его друзья-охотники сделают то же самое, когда узнают. Это как чиркнуть спичкой. Все доказательства, которые им нужны, теперь налицо: двух человек загрызли до смерти. Они объявят охоту на волков, каждый из них. Но я иду не только чтобы опередить их. Это не единственная и не самая правдивая причина. Главная причина — потому что однажды я уже лежала не шевелясь. Я допустила ужасное и не отомстила. Я проявила слабость. А потому я наполняю мешок припасами и всем необходимым: еда, вода, спички, шерстяные носки и запасные перчатки, утепленный спальный мешок, коробка с пулями. Натягиваю как можно больше одежды, хотя сейчас мне не надо так много, как раньше, поскольку малышка в моем животе согревает меня. Зимние сапоги, шапка, перчатки.

Когда я выхожу, появляется Эгги в пижаме. Краем глаза я вижу, как она жестом спрашивает меня: «Куда ты?»

У двери я оборачиваюсь.

— Убивать волка.

28

До начала суда и даже до начала расследования Гас оставался на свободе и мог делать, что пожелает, и он не бросал попытки навестить жену в больнице. Поэтому я дождалась его следующего неудачного поползновения проскочить мимо охраны и последовала за ним. Из своей машины я понаблюдала, как он вошел в дом, и увидела его силуэт в окне спальни. На кухне я взяла нож. Потные руки едва удерживали его, а во рту так пересохло, что я не могла даже глотать. Я сомневалась, смогу ли войти в ту самую комнату, но, помедлив на пороге, все-таки вошла. Двигалась я быстро. Раньше я никого не убивала сознательно, но это был особый случай. Поскольку к этой твари я не испытывала жалости и не боялась при неудачном повороте событий умереть сама.

Он был в постели. Глаза закрыты. Позже в ту ночь приехала полиция, чтобы арестовать его, но сейчас он лежал свободный и безнаказанный.

Я сидела на нем и лежала под собой, и лезвие ножа было приставлено к его горлу и к моему.

Гас открыл глаза.

Он испугался, я ясно это видела. Это было приятно. Мерзавец заставил меня наслаждаться его страхом. Я прижала нож к шее, пока он не порезал кожу; горло стало жечь, и капли крови покатились мне на грудь.

— Инти, — произнес он.

— Молчи.

— Я очень раскаиваюсь.

— Не стоит. — Из самой глубины моего живота вырвался звериный рык, и я выпустила его сквозь зубы.

Я собиралась убить его.

Он понял это и заплакал.

Это было отвратительно.

— Не стоит, — повторила я и вдавила нож сильнее, надрезая на коже ровную линию, и это было больно, очень больно, и меня подвела эта боль, от паники перехватило горло.

— Ты знаешь, что у нее теперь никогда не будет детей? Что она перестала разговаривать и, возможно, никогда больше не скажет ни слова. Это хуже, чем убийство, — ты надругался над ней, унизил ее и оставил ее жить, чтобы помнить все это.

И наконец я задала вопрос, ответ на который не могла постичь, вопрос, который задавала себе бессонными ночами.

— Почему ты это сделал?

Но он не ответил мне, никогда бы не ответил — может быть, он и сам не знал почему, возможно, подлинный ужас был в том, что никакого объяснения не существовало. Он перестал хныкать, и я увидела, как он удаляется в свой холодный внутренним мир, — я знала, что это его защитный механизм, который он привил и своей жене, и пожалела, что убить человека можно только один раз.

Но когда я уже намеревалась вскрыть ему горло, моя рука оцепенела.

И я с отчетливой ясностью поняла, что не могу этого сделать. Даже сейчас мне не хватало смелости. Я не была своей сестрой, которая на протяжении всей жизни ради меня, защищая меня, разбивала сборниками драматургии нос жестоким мальчишкам и спускала курки, чтобы это не приходилось делать мне.

— Ты хоть когда-нибудь любил ее? — спросила я.

Он не ответил, да я и не ждала, потому что этот вопрос перестал что-либо значить для меня. Каким бы ни был ответ.

Все мы просто мясо. Гребаное мясо.

— Ты больше никогда и близко не подойдешь к нам, — сказала я ему. — Если я хоть раз увижу твою морду, даже на секунду, я тебя убью. Понял?

Он кивнул.

Я опустила нож.

* * *

Мне нужна лошадь. Номер Десять в горах, там, где кончаются дороги. Никто из наших лошадей еще не отдохнул, никто, кроме Галлы. Седлая ее и прилаживая рюкзак и ружье, я ловлю себя на том, что нервничаю. Я не садилась на нее верхом со дня нашего знакомства на обледенелой реке. С того дня, когда она сломала ногу и взноровилась, и я прекрасно понимаю, что после этого не я укротила ее и снова приучила к седлу. Это Эгги каталась на ней, и с каждым днем Галла становилась спокойнее и увереннее. Я не хочу подвергать опасности малышку внутри меня, но если Дункан был прав по поводу доверия, значит, животные должны отвечать точно тем же. Может быть, эта лошадь нуждается в том, чтобы я верила в нее. А может, она меня сбросит.

Я вспоминаю, как на льду она послушно опустилась на передние ноги и позволила мне прижаться к ней своим телом, как она встала и, несмотря на травму, забралась по крутому берегу реки, и мои руки тянутся к ее носу, как делали уже множество раз, я чувствую, как она дрожит от нетерпения под моей ладонью, чувствую рукой тепло, пульсацию крови на ее шее и на моей и знаю, что нам обеим нужно вырваться на свободу.

Я взбираюсь Галле на спину. Она не храпит и не бьет копытами, не подает никаких признаков беспокойства. Я сжимаю бока лошади бедрами, чтобы чуть охладить ее пыл, подталкиваю ее вперед и подстраиваюсь под ее движения. Мы плавно сливаемся воедино — спасибо отцу за годы, проведенные мною в седле, и за то, что научил с любовью относиться к лошади, ведь без этого между животным и всадником невозможно понимание. И мы отбываем, растворяясь в освещенном луной лесу.

Когда мы подъезжаем к границам территории, где обитает стая Гпенши, над горизонтом проклевывается рассвет. Ночь была холодной и длинной, наше путешествие — раздражающе медленным, тогда как поездка на машине