Твердая рука - Дик Фрэнсис

— Не напрягайся, и тебе станет легче, — посоветовал мне Чико.

Я кашлянул, этот звук был похож то ли на смех, то ли на плач, но мои пальцы чуть-чуть зашевелились, и рука опустилась на кнопку.

— Я же тебе говорил, — заметил Чико.

Я положил правую руку на руль и пригнул к нему голову, ощутив усталость и тоску. Кто же меня так наказал? А ведь мне сейчас нужно зайти к Чарльзу и сказать, что мы здесь.

Однако вопрос решился сам собой — адмирал вышел к нам в халате. Его освещала полоса света из двери. Я увидел, как он встал рядом с «Лендровером» и заглянул в кабину.

— Сид? — недоверчиво спросил он. — Это ты?

Я поднял голову от руля, открыл глаза и ответил:

— Да.

— Сейчас уже за полночь, — удивился он.

Я улыбнулся и откликнулся:

— А кто говорил, что я могу приезжать сюда в любое время?

Через час мы уложили Чико в постель, а я удобно устроился на золотистом диване, снял ботинки и с наслаждением вытянул ноги.

Чарльз спустился в гостиную и сообщил, что врач осмотрел Чико и готов помочь мне. Я поблагодарил и наотрез отказался.

— Он даст тебе что-нибудь болеутоляющее, как и Чико.

— Вот этого-то я и не хочу. Надеюсь, что Чико его лекарство не повредило.

— Но ты же сам просил вызвать врача. Целых шесть раз. — Чарльз немного помедлил. — Он тебя ждет.

— Я знаю, Чарльз, — отозвался я. — Дайте мне подумать. Я хочу просто посидеть и подумать. Пожелайте врачу спокойной ночи и ложитесь спать.

— Нет, — возразил он. — Так нельзя.

— Как хотите, а я поступлю по-своему. Я до сих пор чувствую… — Я осекся.

Я до сих пор чувствовал себя так, словно с меня содрали кожу, но не мог об этом сказать.

— Ты ведешь себя неразумно.

— Нет. Все, что случилось, неразумно. Вот в чем дело. Так что идите и оставьте меня в покое.

Я и прежде обращал внимание, что, когда тело корчится от боли, сознание проясняется и мозг начинает активно работать. Это время необходимо использовать. Тратить его попусту — преступно.

— Ты видел кожу Чико? — спросил он.

— Несколько раз, — спокойно и даже довольно небрежно откликнулся я.

— Твоя в таком же состоянии?

— Я не смотрел.

— Ну вот, ты и рассердился.

— Да, — проговорил я. — Ложитесь спать.

Когда он ушел, я сел и живо припомнил весь обрушившийся на меня кошмар.

Это уж слишком, как сказал бы Чико.

Слишком? Почему?

Чарльз снова спустился в гостиную в шесть часов. Он по-прежнему был в халате и показался мне совершенно невозмутимым.

— Ты еще здесь? — проговорил он.

— Ага.

— Хочешь кофе?

— Лучше чай.

Он вышел и вскоре принес две большие чашки. Одну из них поставил на столик прямо у дивана, а сам сел со своей чашкой в кресло. Он не отрывал от меня глаз, но их взгляд был невыразительным.

— Ну, как? — осведомился он.

Я вытер лоб.

— Когда вы смотрите на меня, — нерешительно начал я. — Нет, не сейчас. Интересно, что вы во мне видите?

— Ты же сам знаешь.

— Вы видите мои страхи, сомнения, стыд, сознание бесполезности и неприспособленность?

— Конечно, нет. — Кажется, его изумил мой вопрос. Он отпил глоток чая и серьезным тоном проговорил: — Ты никогда не выказывал таких чувств.

— У каждого человека есть внешний и внутренний мир, — отозвался я. — И они могут не совпадать.

— Это, что, окончательный вывод?

— Нет. — Я взял чашку и подул на кипяток. — Для себя я просто комок нервов. Мне кажется, что я весь состою из страха, нерешительности и глупости. А для других… Что ж, это выглядит иначе. Поэтому мы с Чико и угодили в такую передрягу. — Я отпил глоток. Чарльз по обыкновению заварил чай так крепко, что у меня защипало язык. Впрочем, иногда мне это нравилось. — Когда мы начали расследование, нам подфартило. Иными словами, работа оказалась сравнительно легкой, и нас стали считать везунчиками. А на самом деле мы немногого добились.

— И это, конечно, значит, что вы действовали наугад, — сухо заметил Чарльз.

— Вы же знаете, что я хочу сказать.

— Да, знаю. Томас Улластон звонил мне вчера утром. Он сказал, что хочет выяснить, как быть с распорядителями на скачках в Эпсоме. Полагаю, что это лишь предлог. Ему не терпелось сообщить, что он о тебе думает. По его мнению, ты нашел себя в расследованиях, и хорошо, что ты больше не жокей.

— А вот мне жаль. Теперь я был бы жокеем экстра-класса, — со вздохом признался я.

— Итак, кто-то напал вчера на тебя и Чико, испугавшись вашего нового успеха?

— Это не совсем точно, — возразил я и рассказал ему, о чем думал ночью. Он жадно слушал, и его чай успел остыть.

Когда я кончил, он долго молчал и глядел на меня, а потом произнес:

— Похоже, что вчера у тебя был ужасный вечер.

— Да, вы правы.

Он снова замолчал, а через минуту спросил:

— И что же дальше?

— Я прикидываю, — робко сказал я, — сможете ли вы мне сегодня помочь. У меня есть несколько дел, а я…

— Ну, конечно, — охотно отозвался он. — А что именно ты собирался сделать?

— По четвергам вы бываете в Лондоне. Не трудно ли вам поехать на «Лендровере» вместо «Роллса», оставить его на стоянке и забрать мою машину?

— Если ты так хочешь, — без особого энтузиазма откликнулся он.

— Там в чемодане лежат новые батарейки, — пояснил я.

— Разумеется, я поеду.

— Не могли бы вы до этого забрать в Оксфорде фотографии? Я заснял Никласа Эша.

— Сид!

Я кивнул толовой.

— Мы его отыскали. В машине есть и письмо с его новым адресом. Письмо с просьбой, как и прежние.

Он покачал головой, удивившись глупости Никласа Эша.

— У тебя есть еще какие-нибудь поручения?

— Боюсь, что целых два. Первое — в Лондоне, и оно простое. Ну, а что касается второго… Вы не могли бы съездить в Танбридж-Уэллс?

Когда я сказал, для чего мне это нужно, он согласился, хотя понял, что ему не придется участвовать в заседании совета.

— И будьте добры, одолжите мне фотоаппарат. Мой остался в машине… Да и чистая рубашка мне бы не помешала.

— В таком порядке?

— Да, пожалуйста.

Я мог бы пролежать на диване тысячу лет, но поборол себя, поднялся, забрал фотоаппарат и отправился наверх к Чико.