Верхний мир - Феми Фадугба

я не могла отвести глаз от доктора Эссо.

Его лицо было спокойнее листка на гладкой поверхности озера.

А глаза – красивые… и зрячие.

Глава 32

Эссо. Время не определено

Я прихожу в себя, стоя одной коленкой на потрескавшейся земле. Всклокоченная молния втыкается опасно близко, озаряя одну-единственную проекцию позади меня и целый ряд впереди. Анархию пекхэмского переулка я променял на неуправляемость Верхнего мира.

Встать я не рискую. У меня до сих пор течет кровь – агония даже еще сильнее, чем была там, внизу. Что еще того хуже, я прекрасно помню красную точку на лбу у Надьи и штурмовые винтовки, нацеленные на Роба и Като. Я не забыл ни вооруженную полицию, ни десяток пекхэмских и С. П. Д-шных мальчишек, наставивших стволы друг на друга, ни гром выстрела в ушах. И я все еще вижу Ди, который лежит на земле мертвый. Мертвый из-за того, что я сделал… вернее, чего не сумел сделать.

Я должен все это помнить.

Ради них.

Пятнадцать лет прошло с тех пор,

как я в последний раз ступал на эту выжженную землю.

Но сказать, что я рад снова оказаться

в Верхнем мире, – значит наполовину соврать.

Я думаю о Риа и Оливии, которых оставил

в полной панике у себя в гостиной.

Надеюсь, мне удастся потом выбраться отсюда

и вернуться к ним. Но если я не доберусь сначала до него,

возвращаться будет некуда.

У себя в голове я начинаю прокручивать

все то говно, которое узнал за эти

годы о времени и, что более важно,

об энергии.

Я слышу хруст гравия вдалеке. Неужто шаги?

Кто-то приближается ко мне. Причем босиком. И выглядит как… не, этого просто не может быть.

Я слышу, как он кашляет

в этом густом воздухе.

Я уже близко.

Каждый его шаг озарен каким-то красным светом, который сочится из трещин в земле. Как будто внутри всего этого места кипит расплавленная энергия. И она идет вместе с ним… Ко мне.

– Ты…

– Да, – отвечаю. – Я – это ты.

Вернее, был тобой когда-то.

Я пытаюсь вдохнуть поглубже, но все равно никак не могу впустить в себя все безумие того, что он говорит. И то, что он смотрит мимо меня, а не в глаза, тоже совсем не помогает.

– Докажи, – говорю. – Докажи, что ты – это я.

– Я знаю, что два дня назад тебе опять снился

тот странный сон. – Даю ему

пару секунд, чтобы остановить меня. –

Ну, тот, где Надья с гигантскими

кубиками льда и в очках ночного

видения. Она…

– Так, стоп. Я тебе верю. – Я столько дичи уже навидался сегодня, что способность сомневаться порядком поизносилась. – Но скажи мне одну вещь…

– Какую?

– Как ты вообще допустил, чтобы у тебя линия волос отвалила на затылок, бро? Лобешник твой, я смотрю, вконец обнаглел.

Смех переходит в кашель. Брызги крови усеивают руки.

– Можешь не храбриться, Эссо. – Совсем забыл,

каким тупарем я когда-то был. – Я знаю, как

ощущается нож, когда входит в тело. И знаю,

что ты боишься умирать.

Ты только что оттуда, где в Надью летит пуля, и

еще куча других – в твоих друзей.

Знаю, потому что помню.

Я не только насмерть напуган, но еще и на последнем издыхании. Я устал. Больше всего мне сейчас хочется лечь и уснуть. Но я все еще вижу лица. Каждый раз, подумывая сдаться, я их вижу. Слышу громкий хлопок Спаркова пистолета и алый туман в воздухе вокруг Девонти.

– Ди? – спрашиваю я.

Голос дрожит.

– Его ты спасти не сможешь.

– Почему это… не смогу?

– Момент, когда его застрелили, уже прошел.

Не только для меня, но и для тебя тоже. Ты не

можешь изменить то, что уже прожил и увидел.

– Да ну, бред! Мы должны попытаться. Нельзя вот так взять и дать ему умереть.

– Мне жаль. Вряд ли можно жалеть сильнее,

поверь. Слушай… я просчитал все сотней разных

способов, и это изменить уже нельзя. – Я

стараюсь держать голос ровным; от его паники

все станет только хуже. – Жизнь, вселенная, Бог

– называй, как хочешь – не позволяют менять

прошлое. Таков единственный способ

предотвратить бойню и противоречия, причиной

которых мы бы стали, если б смогли. Я

пятнадцать лет притворялся, что не понимаю

этого; пытался отрицать очевидное, чтобы

только не смотреть правде в лицо.

По его сопению, по паузам в дыхании понятно: он

знает, что я прав. Видит то, к чему был слеп весь

этот день… и что только Верхний мир может

ему показать: Ди никогда не был ему врагом.

«Враг» – это этикетка, которую мы лепим на

того, чьего прошлого и будущего еще не видели;

чья история не была рассказана. Всякий человек

лучше, чем его самый

худший поступок.

Ди мог исправиться – потому что

со временем всем дается возможность искупления.

– Но ты можешь сделать что-нибудь с

настоящим, – говорю я ему. – На самом деле ты

должен, или все умрут. Ты, твои друзья, Надья…

Риа никогда не родится.

И никогда не научит меня тому, что надо знать,

чтобы попасть сюда. Все будет стерто, если ты

не вернешься в свое Сейчас и не починишь его.

Я запускаю пальцы в щебенку, тащу к лицу пригоршню праха. Ужасно хочется, чтобы он исчез, и еще больше – чтобы оказался неправ. Я знаю, что он пришел помочь. И знаю, что все сказанное им – правда. Даже если бы он ничего не сказал, я все равно бы знал. Нас, по идее, должны разделять пятнадцать лет, но здесь, сейчас, до него рукой подать.

Если я смогу все «починить», как он требует, у меня будет больше времени спросить, почему это все происходит, найти смысл… может быть, даже простить себя. Но в этом самом мгновении я могу только постараться сделать так, чтобы смерть Ди не привела к другим смертям.

– Что дальше? – спрашиваю я, стараясь не сблевать еще раз. – Что я должен сделать?

– Помнишь, в папиной тетрадке было написано:

то, что ты видишь в Верхнем мире, отражает

понятный для тебя язык?

– Ага.

– Выученная в школе математика и общее

ощущение того, как течет время – оно есть у

всех нас, – позволяют тебе видеть в этом месте

свою мировую линию. Они же помогли тебе

взаимодействовать с ней, когда ты впервые попал

сюда после той аварии.

– Мировую линию?

– Всё и вся оставляет след в четырехмерном

пространственно-временном континууме. Это и

есть мировая линия – след из мгновений. Физики

рисуют их на своих диаграммах в виде синусоиды.

Но здесь, в этой более реальной реальности, твоя

мировая линия выглядит как длинная цепочка

проекций, которая начинается в тот день, когда

ты появился на свет, и закончится в момент

смерти. Полагаю, прямо сейчас ты можешь

увидеть одну ее секцию,

если оглянешься.

Интересно, почему он говорит «полагаю»? Эта штуковина здоровенных размеров и торчит прямо там, на виду! И он до сих пор не смотрит на меня…

Я прихожу к мрачному выводу.

– Ты не можешь видеть, так?

На вопрос он не отвечает.

Я машу рукой у него перед глазами. Ноль реакции.

Будущее без зрения…

У него в лице что-то дергается, так слабо, что я бы и не заметил, если бы это не было мое собственное лицо. Он