Эшафот забвения - Виктория Платова

– Нет, ты не поняла. Я сказал: “Я ничего не хочу знатьо тебе”, потому что во всем, что бы ты ни рассказала, не будет всей правды доконца…

Я даже вздрогнула от такой наивной, испепеляющейпроницательности: возможно, он хотел сказать совсем другое, возможно – он исказал что-то другое. Но я услышала только то, что давно хотела услышать осебе: ни в чем не будет всей правды до конца.

– Ты понимаешь? – Он все еще пытался объясниться, онвсе еще пытался объяснить. – Я хочу разгадывать тебя, я буду придумывать самыеневероятные истории…

Бедный Митяй, все самые невероятные истории уже придуманы,все роли сыграны, все амплуа перепутаны, все может закончиться гораздо раньше,чем ты думаешь.

– Мне нравится твое лицо… Нет, я не так сказал – онозавораживает меня… Мы ведь ровесники, да? Я же вижу, я же чувствую, как пахнеткожа… Но почему, почему?!. Ты как будто хочешь скрыть его, ты как будто нехочешь иметь с ним ничего общего, ты как будто бросила его на произвол судьбы,и оно медленно умирает .

Да, да, все правильно, Митяй, все больше, чем правильно, всеименно так, я сама говорю себе об этом каждый день.

– Я не хочу, чтобы это было так, Ева. Я знаю. Я хочурассказать тебе… Я никогда и никому об этом не рассказывал… Поцелуй меня,пожалуйста…

Я поцеловала его, и впервые за последние двенадцать часовэто был целомудренный и легкий поцелуй.

– Знаешь, я очень любил своих родителей… Я их простобоготворил. Они были такие красивые, настоящие люди Возрождения, это отец такговорил… И моя старшая сестра, она тоже была удивительная красавица, оназанималась спортивной гимнастикой, мама ее тренировала. Красивая семья красивыхлюдей, был только один урод, жутко толстый, такой толстый, что до четырнадцатилет просидел дома, потому что все его дразнили, все его ненавидели… И родители,они его стеснялись, они не хотели иметь с ним ничего общего, мама даже никогдане целовала его на ночь. А он так хотел, так хотел, чтобы его любили… Тыпонимаешь, Ева? – Митяй так сдавил меня в объятиях, что у меня зазвенелпозвоночник. – Он… Я. Я так хотел, чтобы меня любили. Я даже не ходил никуда вгости с родителями, они брали только Ирину, Ирина была красавицей, на нее былоприятно смотреть, не то что на жирного урода с поросячьими глазками и женскойгрудью… Сначала они таскали меня по врачам, говорили, что-то с обменом веществ,ничего нельзя было сделать… А потом мама сказала отцу… Они думали, что я сплю,но я не спал и все слышал… Мама сказала отцу: “Знаешь, у меня такое ощущение,что нам в роддоме подменили ребенка, он не может быть нашим сыном…” Что тогдасо мной было! Я плакал всю ночь, и все это текло по моим жирным подбородкам,откуда столько слез взялось, я уже устал, а они все текли и текли… Больше всегоя боялся, что они услышат, – рыдающий жиртрест, жирняй, сало, свинтус, порос –не очень-то приятное зрелище… Я бил себя по животу, по ногам, по рукам, какбудто это что-то могло изменить. Я не хотел жить. Если бы я знал тогда, чтоможно убивать себя, – я бы убил себя. Но если бы я умер, мой гроб бы тащилодвадцать человек, и все бы говорили – вон подох жирняй, бедные-бедные люди,тащат, надрываются… Тогда я уехал в лагерь – первый раз в жизни. Но все равносбежал оттуда – там тоже ненавидели жирняев, там всем жирняям, всем сорокопудамсыпали соль в компот, сыпали тараканов в кровать, и все жирняй визжали, когдадавили тараканов своими тушами и бегали вокруг кровати, тряся животами. А всеостальные ржали, всем остальным было весело… Я сбежал, и в метро прочел прородителей, про то, что они погибли в автокатастрофе, я говорил тебе. Я всеравно знал, знал, что я их сын. И тогда я взбунтовался, я решил измениться, ябольше ничего так не хотел, я подыхал, но заставлял себя бегать кросс. Ты незнаешь, что это такое – волочь за собой сто тридцать кило, когда сердцеотказывается работать и в глазах кровавый туман… Ты не знаешь, что такое ничегоне жрать неделями, а потом позволять себе два дня брюссельской капусты… И сноване жрать. Ты не знаешь, что такое отжиматься, отжиматься, качать пресс, качатьпресс, подтягиваться на перекладине, бегать со свинцом на ногах и на руках, сцентнером на горбу. И это – каждый день, на протяжении трех лет. Зато потом –потом, когда и в голову никому не приходило назвать меня жиртрестом, я каждыйвечер говорил им – посмотрите, я ваш сын! Видите эти руки, эти ноги, этот живот– я ваш, ваш сын… Я был первым на всех соревнованиях, я все умел, я за всебрался. Я просто хотел доказать. А потом у меня совсем крыша поехала – меня безэкзаменов взяли в институт физкультуры. Я учился, а вечерами работал в морге.Это была безумная мысль, безумная, но тогда она казалась мне единственноправильной: я потрошил покойников и думал о своих родителях. Я почему-то вбилсебе в голову, что, если… Что, если я смогу отразиться в зрачках мертвеца, что,если отложусь на сетчатке, родители обязательно увидят, каким я стал, ведьцарство Божие существует, правда? Я говорил каждому покойнику, я верил, чтодуши покойников бродят где-то неподалеку, я говорил: посмотрите на меня искажите им, каким я стал… Обязательно передайте Я просто мозгами двинулся.

Я зажала рот рукой – только бы не сломаться, только бы нерассказать ему все, что произошло со мной за последние годы. Я была готова этосделать сейчас, такая откровенность, которую позволил себе Митяй, не может неостаться вознагражденной. Я была готова, но вовремя вспомнила, что за любуюнеосторожную правду предают. Только один человек знал обо мне все до конца,только один, – и он предал меня.

Дан Сикора, компьютерный бог, муй омбре [9],афисьонадо [10], наркоделец, вероломный матадор, похитивший моесердце. Единственный, кто заставлял мое сердце падать и разбиваться о скалы.Единственный, кто заставлял меня умирать от любви…

Митяй, Митяй, как хорошо, что ты сказал: “Я ничего не хочузнать о тебе…"

– А потом? – тихо спросила я.

– А потом все прошло. Внезапно. Я даже помню день,пятнадцатое октября, я проснулся и сказал себе: я больше не пойду в морг. Менятошнит от покойников. И больше я там ни разу не был. Должно быть, кто-товсе-таки им передал. Просто пятнадцатого октября, когда я проснулся, был покой,и все.

– А потом? – Я отстранилась, но только для того, чтобыпосмотреть на мальчика, который так долго страдал, на его совершенное тело, намощный разворот ключиц, на идеально подогнанные друг к другу мускулы, на гордыйнос и крутой подбородок.

– Потом?

– Да.

– Потом появилась ты. Вот и все. Жирняю повезло, егополюбила самая красивая девушка, самая не правильная девушка…

– Самая седая девушка, ты забыл добавить.

– Знаешь, я никогда и никому об этом не рассказывал… Ядаже себе об этом не рассказывал. Я люблю тебя и хочу, чтобы ты осталась сомной.

– Ты завалишь бег и жим правой рукой.