Эшафот забвения - Виктория Платова

– Может быть, дядя Федор ошибся, – вслух пыталасьубедить я себя. И Митяя заодно, – дядя Федор известный паникер. Или ты чего-тоне понял, Митяй. Может быть, это еще одна его дурацкая шутка. – Я не хотелаверить в очевидное, и эта спасительная мысль случайно забрела мне в голову, а ятотчас же уцепилась за нее:

– Может быть, он просто хотел выманить меня, он обожаеттакие штучки.

– Я не думаю, что дело обстоит именно так, – сказалМитяй. – Кравчук подтвердил, что это правда. Что это п??оизошло на самом деле.

– Ты просто не знаешь Федора. – Я совсем не слушалаМитяя.

– Во всяком случае, голос у него был достаточносерьезным. И потом: шутить такими вещами – это законченное скотство. Я простослышал, как он говорил. Так не разыгрывают. Тем более я не думаю, что онирешили разыграть тебя на пару с боссом. Послушай меня, я все понял правильно.Твой друг так и пролепетал: “Полчаса назад убили Бергман”. Убили в перерывемежду съемками, что-то там у них случилось с оборудованием, и поэтому былперерыв. Это во-первых. Потом позвонил босс. И сказал то же самое. Этово-вторых.

– Может быть… Это самоубийство? Господи, о чем мыговорим!

– Они ясно сказали, что ее убили. И только что приехаласледственная группа. Сейчас всех допрашивают. Во всяком случае, у тебя естьалиби.

Я посмотрела на Митяя с изумлением:

– Алиби? Почему ты заговорил об алиби?

– А о чем еще я должен говорить? Ее убили во времясъемок, там сейчас из всех тянут жилы. Ты же понимаешь, всем будут задаватьодин и тот же вопрос: где вы были между таким-то промежутком времени, когда вывидели ее живой последний раз и прочие протокольные формальности. Ежу понятно,что это кто-то из съемочной группы постарался, кто-то сводил счеты.

Я зажала рукой рот: кто-то сводил счеты… Тот, кто мог бысвести счеты с Бергман, мертв уже несколько дней. Почему Митяю пришла в головумысль об алиби? И почему он ни разу не заговорил со мной об Александровой,почему не попросил объясниться? Или счел мои откровения внезапным помутнениемрассудка, бредом впечатлительной дамочки? Или просто решил терпеливо ждать,пока я все расскажу ему сама… Самый предпочтительный вариант.

Все это правда. Я поняла это уже на проходной “Мосфильма” –мы почувствовали немного экзальтированную, мрачно-истеричную атмосферу,сопутствующую любому преступлению. Она была разлита в воздухе и обволакивалагруппки людей, о чем-то яростно шепчущих друг другу: убийство, убийство,убийство, никто не произносил это слово вслух, но оно стояло последним вочереди в бюро пропусков.

У тебя просто разыгралось воображение, Ева.

…Все подступы к павильону были блокированы. Еще можно былоповернуться и уйти, в конце концов, у тебя есть алиби – хотя бы на сегодняшнийдень, – Митяй прав. Но я не сделала этого. Какая-то неведомая сила влекла меняк павильону, я хотела во всем убедиться сама, я так до конца в это и не поверила.

Не поверила я и тогда, когда меня остановил молоденькийсержант.

– Туда нельзя, – строго сказал он, – там работаетследственная бригада.

Значит, это действительно произошло.

– Я выходила. Я работаю в съемочной группе… В съемочнойгруппе, в которой это все случилось. – Я сунула ему пропуск, и сержант долгорассматривал его.

– Проходите, – наконец сказал он, – а этот парень?Митяй умоляюще посмотрел на меня.

– Да-да, он тоже со мной. Ассистент оператора.

– Проходите.

Легко пробив оборону доблестного сержанта, мы оказались вшироком и темном коридоре перед павильоном. Почему я никогда не замечала, какздесь мрачно, даже банальный пожарный щит кажется филиалом готической пыточной.Уходящие вверх стены не прибавили мне оптимизма, и вся моя решимость куда-тоулетучилась. Я тихо поздоровалась со сбившейся в кучу группой; она встретиламое появление с ревнивой завистью: только у меня хватило ума, наплевав надеспотичного Братны, прогулять сегодняшнюю смену. А значит, не придется выдерживатьунизительной борьбы за алиби.

У самых дверей павильона околачивался телохранитель КравчукаСеня. Легонько пожав мне руку, Митяй сразу направился к нему.

В уголке, возле окна, тихо плакала Ирэн: ее лицо,мертвенно-бледное и остановившееся, казалось ритуальной маской скорби. Черныеот туши слезы пробили тонкие бороздки в густом слое тонального крема и пудры.Вокруг Ирэн кольцом расположилась группа сочувствующих: они явно не знали, чтоделать. Время от времени кто-то из сердобольных ассистенток гладил Ирэн поплечу, а личная секретарша Братны Муза держала наготове стакан с водой.

Мужчины нервно курили.

Особенно отличился Серега Волошко: он, как всегда, где-торазжился водкой и теперь потреблял ее прямо из горла вместе с Шуренком Вепревыми ассистентом по съемочной технике Садыковым.

– Я все понимаю, – вполголоса причитал Серега, – ячеловек широких взглядов, но чтобы безобидную старуху мочить в павильоне впятиминутный перерыв – это перебор. Хорошо кино начинается. Сначала однапропадает к ядреной фене, потом другую убивают… Нет, надо с этой нетленки ногиделать, пока самого не удавили пленкой “Кодак”…

– Точно-точно, – вторил ему любитель выпить ипотрахаться на дармовщинку съемочный техник Садыков, – не будет кина, это иконю понятно. Никто играть не согласится. Кому это надо? Сегодня же сваливаю…

– Черт возьми, никогда на студии такого не было, –поддержал тему Шуренок, – я больше в эти игры не играю, и денег мне никаких ненужно, чтобы в результате, как старуху, пришпилили… Это просто Боженька говорит:стоп, ребята, задний ход, не будет фарта.

Боже мой. Как Братны все просчитал, как хорошо он знает этукиношную трусость и эти киношные суеверия, как табу, связывающие всех по руками ногам…

Дядя Федор чуть не сбил меня с ног:

– Ты приехала? Слава Богу, меня колотит всего… Это ещеничего, а Володьку Чернышева вообще в медпункт снесли, так ему плохо стало.Пришлось даже у Сереги водки хряпнуть, а ты же знаешь, не пью я без акцизныхмарок… Ты единственный среди нас здравомыслящий человек. Ты единственное здоровоеначало… Здесь просто абсурд творится.

– Господи, дядя Федор, что здесь произошло? Что здесьпроисходит?

Дядя Федор попытался взять себя в руки и связно изложитьпроисшедшее. В его интерпретации это выглядело так.

Съемки начались ровно в двенадцать (ты же знаешь нашеготирана!). Сегодня Братны был особенно в ударе, да и старуха работала как надо,даже лучше, чем обычно, ее просто перло (ты даже представить себе не можешь,Ева, как ее перло)! Первый перерыв объявили около трех, когда старуха отработаладва часа на крупных планах, – полетел один из юпитеров (тиран рвал и метал, онсам устанавливал этот юпитер, сам выбирал ракурс освещения, даже Сереге недоверил!). С этим довольно легко справились, съемки продолжили, а еще через часполетели все юпитеры. И весь свет заодно. Вован Трапезников ломанулся краспределительному щиту, чтобы посмотреть, не вышибло ли пробки (взял у менямою “Зиппо”, хрен, мой любимый “зипарь”, и весь бензин спалил, сволочь, асейчас бензин фирменный сама знаешь сколько стоит!). Отправить краспределительному щиту Трапезникова было непростительной ошибкой: как всегда,обдолбанный наркотиками художник долго не мог взять в толк, что к чему, поэтому поводу Братны орал лишних пять минут, а группа лишних пять минутотпускала шуточки. Особенно старуха старалась, рот у нее не закрывался,разухабистая бабулька, ничего не скажешь… Вован орал, что он боится темноты ичто он в лампочку Ильича не нанимался… И что его сейчас током долбанет, а еслитоком долбанет, то запасы гашиша можно будет найти на антресолях, а ключи отдома у него в куртке… И все это таким противным голосом (ты же знаешь Вована пообкурке, Ева, какую он пургу метет!)… Потом на помощь Вовану отправилиСадыкова, и все разрешилось в несколько секунд. Садыков врубил пробки, только ивсего, – оказывается, пробки вышибло… Старуха к тому времени заткнулась, нотогда на это никто внимание не обратил.