Революция - Александр Михайлович Бруссуев

да с названием пива, оказывается, он погорячился.

Кто же теперь будет покупать «Николай»? Он и кредиты под это название получил: мол, с царским именем и пиво должно пойти влет. На самом-то деле, конечно, свое имя хотелось увековечить, да кому же теперь это объяснишь?

Выход, разумеется, нашелся. Пусть будет еще одно пиво «Кофф» — от последних букв фамилии. «Николай» — это пиво, а «Кофф» — уже пыво. И это пыво принялось лакать все прогрессивное население, не считаясь с полом. Вкусное, как «Николай», но название не режет слух и не оскорбляет чувства национального достоинства.

Тойво тоже иногда прикладывался к «Коффу». Особенно при конспиративных встречах с Куусиненом. Отто в последнее время был чрезвычайно занят, но общением со своим младшим товарищем не пренебрегал. Та информация, которую он получал от Антикайнена, зачем-то была ему крайне необходима. Вроде бы и сам Куусинен, и прочие социал-демократы делали одно дело, но, вроде бы, у каждого была на это дело своя точка зрения.

— Мне бы не хотелось, чтобы ты чувствовал неловкость от этой нашей с тобой «подпольной организации» среди революционеров, — сказал однажды Отто. — Надеюсь, ты понимаешь, что движет всеми революциями.

— Деньги, — пожал плечами Тойво.

Отто усмехнулся и заказал им еще пару пива.

— Без водки не разберешься, но ограничимся «Коффом», — сказал он. — Что ты скажешь о Вейно Таннере?

— Важный человек. Социал-демократ, да еще и реформатского толка. Вы же с ним вместе в Эдускунте толкались!

— Что? — удивился Куусинен.

— Ну, я хотел сказать, что вместе там работали, — тут же поправился Тойво, вероятно слегка прибитый алкогольным градусом пива.

— В общем, парень ты с головой, с руками и ногами, и с перспективами. Так что надо расти дальше, — проговорил Отто. — Я дам тебе соответствующую рекомендацию.

— Куда?

— В Социал-демократическую рабочую партию Финляндии — вот куда. Будешь профессиональным революционером. Зарплата, членские взносы и все такое, — объяснил Куусинен. — Есть у меня некоторые сомнения, что деньги, поступающие в кассу партии, и те, что выходят оттуда на разные нужды, несколько различаются. Хотелось бы понять, кто занимается финансовыми вливаниями, а кто — выливаниями. Упоминается ли в этой связи добрый реформатор Таннер, кто из русских чаще всего наведывается?

— Как же мне все это узнать? — удивился Тойво.

— Да тебе и не потребуется это, — успокоил его Отто. — Просто держи глаза и уши всегда открытыми и не забывай своих вопросов «почему», которые обязательно возникнут. Ответов не ищи. Чем больше таких вопросов у тебя образуется, тем ограниченнее круг ответов на них. Приноси эти вопросы мне, а я буду над ними думать. Вот и все.

В принципе, дело-то житейское. Антикайнен не видел в этом ничего предосудительного. Единственная вещь, которая смущала его, была необходимость пустословия, так свойственная любой партии. Ему сразу же вспоминался пламенный революционер с десятилетним стажем Саша Степанов, ныне изрядно растолстевший. Он с детства вызывал у Тойво чувство стойкой неприязни.

Да и профессия эта — революционер, как-то понарошку, словно бы для отмазки. «Что умеешь делать? — Ничего. — Ну, тогда ты революционер». Всякие видные социалисты из России: Каменев, Зиновьев, Троцкий, Ульянов — кто они? Евреи. Да нет, не по душевным качествам, а по своему ремеслу. Что они умеют делать? Учить умеют, как жить, чтобы жилось лучше. Значит пустозвоны: учить может любой дурак, а учить так, чтобы самому учителю жилось лучше — дурак с юридическим образованием, незаконченным, либо начальным.

Тогда кто же старший товарищ Куусинен? Редактор газеты — это понятно, депутат Эдускунты — это тоже понятно, но можно ли назвать его революционером? Можно, конечно, но как-то не хочется. Отто — искатель, проповедующий одну идею: правду. Ну, правда, конечно, не в том понятии, как ее выдают все лжецы: вранье, представленное во благо, обретает статус «правды». Он ищет то, что происходило, что имело место быть, желают того парни, подминающие под себя государство, либо не желают.

Вот оттого и поехали они с Вилье в Каяни, хотя поблизости от Гельсингфорса тоже были школы шюцкора. Там место, где жил загадочный человек Элиас Леннрот, что-то обнаруживший, нашедший какую-то правду. В то время как Антикайнен с курсантами бегал по лесам, Ритола собирал информацию о составителе «Калевалы».

Теперь разрастается эта возня с революцией. Идейной убежденностью, конечно, здесь и не пахнет. Зато пахнет Таннером. И не потому, что тот редко моется, а потому что Таннер — это, по сути, Маннергейм. А тот в свою очередь — кладезь информации, человек, ближе всего стоящий к Правде. Его поездки в Тибет, его общение с Распутиным, его странное заявление в преддверии выхода «Программы обрусения Финляндии» о глубоком понимании национальных чувств поляков в противодействии русскому господству — тому косвенные свидетельства.

— Как сказал один семинарист «всю жизнь хотел быть ближе к богу, а оказался всего лишь ближе к тишине» (слова Ши Уигхема из фильмы «True detective»), — проговорил Тойво, выходя из одолевшего его раздумья.

Отто посмотрел на него как-то странно, словно оценивая, тот ли это парень, за кого он себя выдает, и заметил, словно между делом:

— Если ты о грузинском семинаристе, то он пустого не говорит. Его «близость к тишине» — это то, чего никогда не смогут достичь все революционеры вместе взятые. То есть он всегда будет на шаг впереди, как своих врагов, так и не врагов. Друзей у него быть не может.

По рекомендации Куусинена весной 1915 года Антикайнен вступил в Социал-демократическую рабочую партию Финляндии. При составлении анкеты Тойво указал свою социальную принадлежность — рабочий. Как-то было принято у революционеров: проработал неделю учеником каменщика — на всю оставшуюся партийную жизнь «рабочий-каменщик». Вероятно, и Антикайнен должен был прослыть шорником. Во всяком случае, упоминать о хорошей школе шюцкора не рекомендовалось. Это считалось для социалистов оголтелой реакцией, вероятно, здорово шюцкоровцы им морды чистили в свое время.

Сделавшись партийцем, Тойво сразу же оказался выдвинут на замещение должности секретаря организации в Сернесе. Фактически же у него в руках оказался секретарский портфель, потому что представительный мужчина, числившийся на этом кресле, сразу же куда-то испарился. Вероятно, ушел на повышение в Центральный аппарат. Точнее — улетел, движимый сквозняком.

Преимущества в новой должности и новом статусе были ощутимы: относительная свобода передвижений, относительная финансовая независимость, относительная ответственность за принятые решения. Помимо контактов с вышестоящим начальством пришлось организовывать отношения с местными полицаями. Те хотели быть в курсе всех событий, особенно в связи с продолжавшейся войной — бдительность против немецких шпионов была неустанной.

Зато отношения с Лоттой переросли роман в письмах, плавно образовав роман в лицах.