Удар отложенной смерти - Инна Тронина

– Ты имеешь права предаваться отчаянию, а я – нет. Пока, спокойной ночи. Закрой за мной дверь, и больше никого не впускай. Будь осторожна!

Озирский взял за ремешки оба шлема, которые валялись на тахте под плакатами с рекламой сигарет «Мальборо», фотографиями белозубых мачо и голых девиц. – Я тебе потом позвоню. Ты к завтрашнему дню приди в себя и расскажи, что случилось со Стасом…

– И кофе даже не выпьешь? – встрепенулась Клавдия.

– Нет, милая, прости. Мне некогда.

* * *

В половине второго ночи Филипп только начал засыпать. Он за день устал, как савраска, потому что, кроме работы, занимался ещё и переездом в Песочный. Купил там двухэтажный просторный зимний дом с участком и хозяйственными постройками. Его паспорт уже находился в прописке, и половину вещей Готтхильф переправил. Оставались только антресоли с травами и мазями, минимум посуды, тахта и стенка. Их предполагалось в последнюю очередь отправить контейнером.

До восьми часов вечера Филипп улаживал финансовые вопросы с продавцом дома, но ночевать решил в городе. Перед отъездом он накормил своих овчарок и их щенка, оставшегося от первого помёта.

Когда Филипп на своей жемчужной «Волге» возвращался из Песочного по Выборгскому шоссе, с северо-запада надвинулась бескрайняя чёрная туча. Сразу же стало совсем темно, и автомобили, как по команде, включили фары. Ливень застал Готтхильфа у Шуваловского кладбища. На несколько минут даже пришлось остановиться, открыть дверь и любоваться, как бурлит от дождя вода в Суздальском озере. Пахло зеленью и свежестью, как бывает только ранним летом после сильной грозы. Аромат был чудодейственным, и Филиппу даже ни разу не захотелось курить.

До Московского проспекта предстояло тащиться через весь город. Филипп радовался, что недолго осталось мучиться. А вот хозяин с Московского очень жалел, что такой богатый и щедрый клиент его покидает. Редко кто может должным образом оплатить двухкомнатную просторную «сталинку» на Московском. А за бесценок сдавать неохота.

Готтхильф оставил машину во дворе, снял «дворники» и зеркало, подключил сигнализацию. Остаточный дождь ещё сеялся с неба, но с тем великолепным ливнем в Шувалово сравнить его было нельзя. Правда, потом полило снова, и Филипп с лестницы полюбовался красивым зрелищем – растворёнными в струях ливня огнями Московского проспекта. Настроение у него было спокойное, даже умиротворённое, потому что вскоре начиналась новая, долгожданная жизнь в собственном доме.

Всё-таки в дороге он изрядно промок, и потому сразу же полез под душ. Времени на всё это уходило сейчас немного. Не нужно было пререкаться с Региной, оправдываться перед тёщей и пытаться убедить дочку в том, что у них с мамой всё хорошо. Ютта Куртовна, непревзойдённая мастерица готовить рождественского гуся с яблоками и черносливом, запросто приезжала к зятю сюда с улицы Руставели, из Ручьёв, где они до этого жили все вместе.

Там семья получила трёхкомнатную квартиру прямо перед рождением Магды – в феврале семьдесят восьмого. Опасения тёщи сбылись – их заселили к чёрту на кулички, да ещё и не в новый дом. Но всё-таки прогресс был налицо – до этого всё ютились в одной комнате, в коммуналке у Некрасовского рынка, который ещё называли Мальцевским. Кроме того, именно на Гражданке, в немецкой колонии, когда-то жили и отец Филиппа, и дед…

После душа Филипп выпил травки, чтобы нормально заснуть и не крутиться в постели ночью. Обычной чашке кофе он предпочёл китайский чай. И вскоре после того, как пробило час, Филипп стал засыпать. Настойка подействовала, как всегда, быстро. Создание почти отключилось и, пригревшись под пледом, Филипп мирно дремал. В шуме уходящей грозы он уже уплывал в неведомые дали, когда в сон ворвался резкий, пронзительный звонок у входной двери.

Сердце сразу заколотилось, и Филипп сел в постели, прислушался. Позвонили снова, но ведь он никого сегодня не ждал. Очень могло быть, что в очередной раз ошиблись квартирой. Внизу, прямо под ним, жила «интердевочка», которая обслуживала клиентов не только в отеле, но и на дому. К ней приезжали респектабельные дяди на иномарках, иногда по несколько сразу, и частенько они зазря беспокоили Обера. Поскольку не все его знали в лицо, приходилось объясняться с ними, как простому смертному интеллигенту, а не признанному всеми авторитету.

Готтхильф надел халат, подумал, брать ли «браунинг». Решил, что пока не стоит, и подошёл к двери. У хозяина «глазка» не было – и зря. Надо будет сказать ему, чтобы провертел – другим пригодится.

Встав спиной к стене, он глухо спросил:

– Кто?..

– Я, открывай! Скорее!

– Ты?!

Обер принялся, чертыхаясь, сбрасывать цепочки и щёлкать замками. Озирский стоял на лестничной площадке, где вечером перегорела лампочка. С его волос текло, рубашка была вся в грязи и вроде бы даже в крови. В руках Андрей держал два мотоциклетных шлема. Глаза его по-кошачьи светились в темноте, и Обер понял, что необыкновенный человек видит ночью.

– Заходи быстрее! «Хвост» не притащил? – Обер взял у гостя шлемы. – Почему так поздно?

– Обстоятельства. – Андрей стащил кожаную куртку, откашлялся и осмотрел в зеркале своё грязное, но, в то же время, красивое лицо. – Насчёт «хвоста» не знаю. Но не думаю, что за мной сейчас следили. Я на мотоцикле. Причём на чужом… Ты один тут? – Андрей молниеносно осмотрел прихожую, потом – большую комнату.

– Естественно. Баб не вожу – они мне дома и на службе надоели. Ты с происшествия?

– Да уж, происшествие на славу! Я, конечно, понимаю, что выгляжу не лучшим образом… – Андрей опустил слипшиеся стрелками ресницы. – Но слишком уж дело серьёзное. Без тебя никак не решить.

– Какое конкретно дело? Да ты проходи в комнату! У меня там, правда, не ахти какой порядок… Я вижу, ты чем-то здорово расстроен?

– Друга моего Ваську Павлюкевича ранили сейчас на углу Бронницкой. Ещё живого в больницу, на Пионерскую увезли. Но, похоже, хана Ваське. – Андрей тяжело вздохнул и встряхнулся. – Помыться бы мне, а? Видишь – грязный, как хряк…

– Так иди, вот ванная. Под душ желаешь или до пояса?

– Давай ополоснусь скоренько. – Озирский ничего не говорил, а сам жадно осматривал мебель, зеркала, ковры – кусочек недоступной ему «красивой жизни».

– Тогда мойся. – Филипп зажёг свет в ванной. – Есть хочешь?

– Это я завсегда хочу.

Андрей стянул рубашку, кроме грязи с кровью заляпанную ещё и мазутом. Потом сплюнул в раковину, смыл всё из крана.

– Чёрт, надо было чёрную надеть! Хотел ведь, а жена эту навязала. Русским языком ей говорил – нельзя на задание светлые вещи надевать. А Ленке кажется, что я и так очень мрачный…

– Неужели у неё ещё есть к тебе претензии? – Обер восхищённо смотрел на голого до пояса Андрея – совсем как тогда, после случая в крематории. – Да за такого Рэмбо любая западная дива с радостью пошла бы! Я вижу, что ты профессионально бодибилдингом занимался. Но меру знаешь – молодец. В гору мяса не превратился.