Удар отложенной смерти - Инна Тронина

– Что же ты мне раньше не сообщил, когда это случилось? Это первый вопрос. И второй – к кому же мы тогда едем?

– Да тебя дома не было, а Алёна кормила. Я её один раз сорвал, другой. Потом уже плюнул и решил сказать сегодня, при встрече. А к кому едем? Да к Клавдии. Она нам всё расскажет и покажет, девка-то ушлая. Но она говорит, что сведений не густо – с тех пор, как Тольку Тарасова серной кислотой облили на лестнице. Кикина куда-то пропала, но двое амбалов таскают наверх авоськи со жратвой. Значит, Веталь там. Ладно, Клавка всё подробнее доложит. Она несколько раз говорила, что хочет тебе помочь…

По дорожке, мимо благоухающих свежей листвой кустов, прошли двое полупьяных парней. Где-то вдалеке слышался хохот молодой, но прокурившейся особы. Андрей замолчал, пережидая. А Василий тоже взялся за сигареты. Когда все исчезли, по аллее просеменила закутанная в чёрный платок старуха с палкой.

– Давай-ка мы потише базарить будем, – вполголоса сказал Андрей. Он внимательно смотрел на старуху, пытаясь понять, не маскарад ли это. Могло быть по-всякому, но следовало соблюдать осторожность. – Павля, – Андрей часто называл так Василия, сделав из его фамилии прозвище, – когда ты в последний раз виделся со Стасом? Он про слежку ничего не говорил? Только позвонил, а до этого – ни гу-гу? Обещал же докладывать всё подробно, чтобы всем нам не погореть…

– Тебе обещал, а мне отказал, – буркнул Василий, глядя на пруд.

– Не брался бы литерить, если кишка тонка. Да, Сашок Минц уже в Питере? Я ведь в Мурманск недавно ездил, и он тогда собирался выходить на службу…

– В Москву его Захар услал. А то он увязался бы с нами. И так всё спрашивал, когда будем с Веталем кончать. Понятно – у него свой счёт имеется. Горбовский строго-настрого запретил даже говорить с ним об этом. А то опять в дикую историю влипнет. Он ведь лечится ещё, мог бы сачковать подольше. Так нет, попросил выписать его. А сам, Тенгиз говорил, вечерами на бужирование ходит…

– Вот страдалец! – Озирский тряхнул головой, словно отгоняя ненужные мысли. – Хоть бы подольше в Москве пробыл, в Министерстве – так для него безопаснее. Ну что, Вась, поехали? Удосужил нам Стас, мать его за ногу! Ничего не скажешь – шизик. Хоть бы мне, блин, стукнул, что становится опасно. Так нет, сразу же в петлю полез. И нас подставил… Ладно, едем!

И оба, как по команде, надели шлемы.

Андрей вывел «Яву» на Кубинскую улицу; потом, по Бассейной, на Московский проспект. После того, как позади остался Парк Победы, он увеличил скорость. Поднялся северный ветер, собиралась гроза, и на ходу это особенно чувствовалось. Даже сквозь выхлопы и запах горячего асфальта терпко повеяло озоном.

Озирский обернулся к Павлюкевичу и крикнул:

– Слышь, шлем не снимай, пока не войдём в квартиру! Тебя около лежбища узнать могут, а уж меня-то и подавно…

У светофора Андрей остановился, наклонил мотоцикл право, опираясь на ногу, переждал красный свет. А Василий вдруг внезапно поскучнел, притих, весь обмяк. Он смотрел вдаль, в сторону Загородного, и думал о чём-то своём. Андрей решил пока его не тревожить, аа заодно проверить «хвост». По Обводному каналу плыл маленький чумазый буксир, выпуская кверху чёрный дым. И грозовая, повисшая над крышами туча тоже казалась дымом. В этих краях экология никогда не была на высоте, но сейчас давление падало, и запахи резко усилились, вызывая тошноту.

Сумерки раньше обычного наползли на город. Озирский и Павлюкевич припарковали «Яву» уже в темноте. А фонари не зажигали, и потому сырые, холодные стены домов были похожи на горы, а проходы – на ущелья. Невдалеке громыхнуло, и тотчас же в окнах начали вспыхивать люстры. При их зыбком свете на вспученном асфальте проступили широкие, тёмные трещины. Из них упрямо лезла, радуясь лету, молодая травка. Во дворе уже давно свалили трубы большого диаметра, предназначенные для теплотрасс, но так ими и не воспользовались.

Оперативники перебрались через завалы у нужной им подворотни и прошли под её своды. Они были внутренне готовы к любому развитию событий, и потому не разговаривали, зорко смотрели по сторонам. Над подъездом Веталя горел фонарь, освещая сырые стены с полуосыпавшейся штукатуркой. Они были, как и везде, изрисованы похабными картинками и исписаны матерными словами.

Озирский тайком от Павклюкевича вздохнул, стараясь унять сентиментальные чувства. В такой же подворотне, только близ Литейного проспекта, восемнадцать лет назад они самозабвенно целовались с Вероникой Марьясовой, о которой январской горячей ночью напомнила Власта Сорец. Они, все трое, учились во французской школе, но потом Ника бросила туда ходить. Она удрала из своей жуткой комнаты в коммуналке, где жила с отцом, пьяницей-грузчиком Ильёй Марьясовым.

Пока была жива мать, семья существовала, в общем, неплохо. В элитную школу Нику взяли только потому, что она жила совсем близко, но иллюзий никто насчёт неё не строил. Надеялись после восьмого класса спихнуть девчонку в ПТУ. Но ещё за год до этого Илья довёл-таки свою жену Серафиму Андроновну до самоубийства – она выбежала на набережную Робеспьера и прыгнула в Неву. К тому времени Андрей уже получил свой условный срок и вернулся в шайку. Ребята знали о проявленном им в милиции геройстве и прямо-таки боготворили генеральского внука. Он никого не зашухерил, всё взял на себя, и потому по праву претендовал на лидерство.

Но пахан Федя Снегирёв никак не мог допустить, чтобы сявка, ни разу не нюхавший зоны, отбирал у него пальму первенства. Впрямую пойти против Андрея, которого вся братва считала своим спасителем, он не мог. Авторитет Озирского к тому времени перекрыл его собственный рейтинг, и пахан Снегирь решил разобраться с ним по-серьёзному. «Два револьвера в одну кобуру не влазят», – доходчиво выразился он в узком кругу самых верных своих людей и принялся за дело.

Сначала он стал через третьих лиц подсовывать Андрею наркотики. Когда у него ничего не вышло, предложил разобраться наедине. Тогда Озирский ещё не «раскочегарил лапы», то есть не натренировался, и потянуть против матёрого зэка изначально не мог. Отказаться тоже было нельзя – это зачитывалось как поражение. А, соответственно, влекло за собой несмываемый позор.

К счастью, Озирскому удалось частично отбить выпад Снегиря. Заточка прошла наискосок, не задев сердце, но парню пришлось долго лежать в больнице. Кстати, сдал Снегиря не он, а перепугавшиеся прилипалы. Пахана судили, отправили в колонию, и там пристрелили при попытке к бегству. Ходили слухи, что это организовал Георгий Болеславович, во что Андрей ни секунды не верил. Дед никогда не опустился бы до такого.

Ника Марьясова тогда спасла Андрея – он истекал кровью и вполне мог умереть. Девчонка давно уже сидела игле, и в тот вечер полезла на чердак, чтобы поторчать. Она наткнулась на лежащего без памяти одноклассника, страшно закричала. Так, что он даже пришёл в себя и попросил позвать кого-нибудь, помочь перевязать рану. Ника винтом слетела с чердака, позвонила в первую попавшуюся квартиру, и оттуда соседи вызвали «скорую». Пока ждали врачей, Андрей успокаивал Нику, уговаривал её не реветь.