Бирон - Игорь Курукин

С 1732 года стали объявляться лже-Петры II — вплоть до 1765 года. Рано умерший юный царь воспринимался как «законный» в условиях полной правовой неразберихи с престолонаследием и сомнительного «женского правления». Народные ожидания только подогревались официальными манифестами, призывавшими присягать неизвестному «наследнику всероссийского престола, который от ее императорского величества объявлен будет», но не провозглашенному до самого конца царствования.

«Механизм» появления таких «претендентов» еще не очень понятен, его трудно однозначно отнести как к «нижнему», народному, так и к «верхнему» (по терминологии Н. Я. Эйдельмана) самозванчеству, свойственному правящему слою. Часть подобных случаев можно объяснить психическими расстройствами. Однако сборник дел Тайной канцелярии под названием «О лицах, сужденных за поступки и слова, которые делались и произносились в умопомешательстве», показывает, что само это «умопомешательство» принимало какой-то отчетливо политический характер. Бывший кавалергард майор Сергей Владыкин в 1733 году послал императрице письмо, в котором называл ее «теткой», а себя «Божией милостью Петром третьим»; просил определить его майором гвардии и дать «полную мочь кому голову отсечь». Магазейн-вахтер Адмиралтейства князь Дмитрий Мещерский поведал, что офицеры уговаривали его поближе познакомиться с принцессой Елизаветой: «Она таких хватов любит — так будешь Гришка Рострига». Отставной профос Дмитрий Попрыгаев в 1736 году отправил письмо бывшему лидеру «верховников» князю Д. М. Голицыну с обещанием: «Великим монархом будеши!»[170] Может быть, это злополучное письмо ускорило судебный процесс (начавшийся как раз в тот год) над князем, давно уже бывшим на подозрении.

И совсем уж обычными среди материалов Тайной канцелярии были многочисленные критические отзывы о правлении «женского пола». Ее дела содержат рассуждения, а то и споры мещан, солдат и мелких чиновников, с кем же «телесно живет» государыня — с Бироном, «Левальдом» или все-таки с фельдмаршалом «фон Минихиным»; на последнем настаивал солдат Макар Погуляев, за что и поплатился головой в 1732 году. Тогда же посадский Иван Маслов из анализа политической ситуации («государыня императрица соизволила наследником быть графу Левольде, да она же де государыня на сносех») сделал авторитетный вывод — «и ныне де междоусобной брани быть».

Толковали о тайных «чреватствах» и рождении детей («у государыни Анны Иоанновны есть сын в Курляндской земле»; «слышал он в народной молве, бутто у ея императорского величества имеетца сын»). Но сами любопытствовавшие подробностей не знали, передавали именно «слухи и толки», лично во дворцовых покоях никогда не были и свечку не держали — так что полагаться на эту «информацию» не стоит. «Я де был в гвардии и стаивал в государеве дворце на первом крыльце и знаю все тайности», — хвалился солдат Лавр Зайцев; на следствии же выяснилось, что служил он хоть и в столичном Невском полку, но в гвардии не состоял и во дворце не был.

И все же, судя по многим делам, отношение к Анне в придворно-военной среде было несколько более спокойным и терпимым по сравнению с Елизаветой. После лихого солдатского переворота 1741 года, похоже, разница в положении «земного бога» и «рабов» намного сократилась. «И сама де государыня такой же человек, как и я, только де тем преимущество имеет, что царствует», — был убежден 19-летний сержант Алексей Ярославцев: возвращаясь с приятелем и дамой легкого поведения из винного погреба, он не счел нужным в центре Петербурга уступить дорогу Елизавете Петровне «и бранили тех ездовых и кто из генералов и из придворных ехали, матерно, и о той их брани изволила услышать ее императорское величество».

В то время имевшие отношение к дворцу люди с поразительным знанием дела обсуждали интимную жизнь государыни. Простой поручик Ростовского полка Афанасий Кучин в 1747 году заявил всемогущему А. И. Ушакову: «Ее императорское величество изволит находиться в прелюбодеянии с его высокографским сиятельством Алексеем Григорьевичем Разумовским; и бутто он на естество надевал пузырь и тем де ее императорское величество изволил довольствовать», — кажется, впервые указав на появившуюся при дворе новинку в области противозачаточных средств.

А рядовой лейб-компанец Игнатий Меренков мог по-дружески позавидовать: вот его приятель, гренадер Петр Лахов «с ее императорским величеством живет блудно» — а чем он лучше? За «свою сестру блядь» держали Елизавету Арина Леонтьева из сибирского Кузнецка и другие «посадские женки» не слишком строгих нравов. Дела Тайной канцелярии показывают осведомленность подданных и о внебрачных детях императрицы, про которую «с самой сущей простоты» сложили веселую песню:

«Немца» Бирона при Анне, конечно, поминали, но во всем XVIII столетии никто, кажется, не вызывал такой лютой ненависти, как пробившийся «из грязи в князи» православный славянин — фаворит Елизаветы, добродушный сибарит Алексей Разумовский. Чего только ему ни приписывали — и планы «утратить» наследника, и использование его матерью колдовства («ведьма кривая, обворожила всемилостивейшую государыню»); выдумывали даже, что у самой благодетельницы он велел «подпилить столбы» в спальне, чтоб ее «задавить». Мнение значительной части дворянского общества выразил по этому поводу унтер-экипажмейстер А. Ляпунов: «Всемилостивейшая де государыня живет с Алексеем Григорьевичем Разумовским; она де блядь и российской престол приняла и клялася пред Богом, чтоб ей поступать в правде. А ныне де возлюбила дьячков и жаловала де их в лейб-компанию в порутчики и в капитаны, а нас де дворян не возлюбила и с нами де совету не предложила. И Алексея де Григорьевича надлежит повесить, а государыню в ссылку сослать».[172]

После дворцовых переворотов 1740–1741 годов такие заявления уже могли стать реальностью. Но в 30-е годы российское «шляхетство» еще не вошло во вкус дворцовых «революций». Да и власти в это время с подозрением относились именно к возможной дворянской оппозиции, памятуя о «кондициях» и «прожектах» 1730 года.

Плохая «социальная репутация» правления Анны в немалой степени была вызвана репрессиями против представителей благородного сословия. Расправа с кланом Долгоруковых, «дела» смоленского губернатора А. А. Черкасского, князя Д. М. Голицына, А. П. Волынского и его «конфидентов» показали, что государыня все помнит и не спускает даже малейших проявлений «своеволия». Хотя порой Анна умела быть и великодушной. Жена сосланного ей Бестужева-Рюмина не стеснялась в «непристойных словах к чести ее императорского величества», о которых сразу же донесли ее крестьяне. Но государыня вместо расследования повелела отписать мужу, что отправляет к нему виновную, «милосердуя к ней, Авдотье» — и пусть впредь не болтает.