Волшебный пояс Жанны д'Арк - Екатерина Лесина

Якоб кивал. Нельзя было понять, разделяет ли он устремления хозяина.

— А если бы он жил не пятьдесят лет, а сто? Или двести? И не старел, не дряхлел, но сохранял все силы молодости? Представь, какими были бы люди…

— Мыслю, такими же, как теперь, — не выдержал Якоб. — Оно, конечно, хорошо, ежели мудрость… а ежели человек — скотина редкостная? Он и в молодости гадом был, и в старости останется, и сколько б ни прожил, а все одно… И вот иным-то долгая жизнь лишь во вред.

Жиль от этой простоты, в которой была своя правда, замолкал, погружался в долгие томительные размышления… но от своего не отступал.

Работа и великая цель завладели его мыслями.

Он ведь не ради себя, но для людей…

Позже Жиль, вспоминая события минувших лет, не сможет понять, когда же в замке его возник Франческо Прелати. Этот монах-минорит, будучи личностью в высшей степени загадочной, сумеет создать тайну из ничего.

Только это он и умел, что тайны создавать. Но тогда, в году тысяча четыреста тридцать девятом, когда Франческо появился при дворе Жиля, монах показался ему… стоящим доверия?

Знающим?

В отличие от прежних алхимиков, которых, если верить дорогой Катрин, при дворе развелось больше, чем охотничьих собак, Франческо не поспешил заявить, что ему подвластны все стихии. Он не потребовал лабораторию, в которой мог бы доказать свою состоятельность, не поделился заготовленным чудом из тех, что годны были лишь для людей несведущих. Нет, он просто появился и некоторое время держался в тени.

А после свел знакомство с Якобом.

Якоб же и представил Франческо хозяину.

Худой, изможденный человек в грязной сутане. И взгляд безумца, дикий, мечущийся. Невнятная речь. Дергающиеся пальцы, которые то мяли клок ткани, то теребили веревочный пояс… Нет, монах Жилю не понравился.

— Послушайте, хозяин, — меж тем шептал Якоб, который глядел на минорита едва ли не с нежностью. — Вот человек. И он вправду знает, о чем говорит.

Монах бормотал, мешая латынь и греческий.

— Вы думаете, что из себя он худой, что пес плешивый. — Якоб покачал головой, и Жилю стало совестно, поскольку именно так он и думал, пусть и не теми словами. — Но вы сами говорили, что главное суть… а он многое умеет.

Якоб перешел на шепот:

— Я сам видел, как по воле его мертвяк встал из могилы, а потом вещал всякое разное… и улегся… и еще у него демон есть. Монашек с виду-то блажной, а с демоном совладал, запер его Соломоновой печатью.

— Невозможно!

— Тише, хозяин. Он обидчивый зело. Его вон тоже гнали, гнали… никто не верил и верить не желал… а он про вас прослышал, что будто бы вы не чураетесь всякого знания… и решил глянуть. А у вас тут полный двор шарлатанов.

Алхимиков Якоб недолюбливал. Следовало сказать, что сия нелюбовь проистекала единственно из презрения, которое ученые люди испытывали к хозяйскому уродцу. Иные пытались презрение скрыть, но выходило лишь хуже. Якоб обладал воистину собачьим нюхом на людей, и это его качество Жиль успел оценить по достоинству.

— Испытайте его, хозяин, — Якоб взял Жиля за рукав. — Велите… велите, чтоб демон его вам показался!

И мысль сия, явно внушенная, показалась Жилю разумной.

Если демон и вправду существует, то…

Монашек, выслушав просьбу — а Жиль счел необходимым беседовать с этим непонятным человеком ласково, всячески демонстрируя свое к нему расположение, — кивнул.

— Завтра, — сказал он спустя минуту. — Завтра, господин… звезды благосклонны к господину… я составлю ему гороскоп…

— Мне уже составили десяток гороскопов. — Жиль поморщился, поскольку сии гороскопы весьма походили один на другой. В них Жилю обещали долгие годы жизни, богатство, славу… в общем, все то, что обещать легко и безопасно.

— Этот будет иным.

Монашек повернулся спиной.

Обманщик?

Если так… если демон не появится завтра, не важно, из-за неудачного расположения звезд либо же из-за некачественного мела, ртути и что там еще надобно, то Жиль прикажет выставить дерзкого монашка вон.

Однако следовало признать, что вечера Жиль ожидал с большим нетерпением. Когда стемнело, Жиль накинул черный плащ, который надевал всегда, спускаясь в подвалы. Верный Якоб уже ждал.

— Монашек все подготовил, — заговорил он с хозяином. — И просил поспешать… весь день сидел, чертил… ох и страшный человек, ох и страшный…

Франческо занял одну из пустых комнат, которых внизу было множество. Ныне она преобразилась. Стены ее затянули черной тканью, расписанной многими знаками. Жиль пытался их прочесть, но понял, что не способен.

— Иудейское письмо, — подсказал Якоб. — Иудеи в тайных делах зело сведущи. Он говорил, что читал их тайную книгу… оттудова демона и вызвал.

Пол был расчерчен.

И монашек с поклоном указал на меловой круг, попросив:

— Не будет ли господин столь любезен, чтобы встать вон туда? — Его речь изменилась, куда только подевалось невнятное бормотание? Нет, сейчас монашек говорил низким грудным голосом, который, казалось, наполнял всю комнату.

Жиль встал в меловой круг, который монашек тотчас замкнул и положил у черты три ветки омелы и перо белого голубя.

— Господин желает увидеть сущность, подчиненную мной. И я понимаю, что у господина есть все причины для недоверия…

Монашек скинул балахон. И оказалось, что он наг.

Худое, изможденное тело его было уродливо, но Жиль не мог отвести взгляда. Темная кожа, изрезанная многими шрамами, которые складывались в некие странные письмена, наподобие тех, иудейских, что украшали стены комнатушки. Монашек шевелился, и шрамы его приходили в движение, и уже казалось, что по коже скачут, ползут не письмена, но живые существа иного мира.

— Господина окружают лжецы. Они тянут деньги на свои нужды, уверяя, что исполнят желание господина… а на самом деле они ни на что не способны.

Голос обволакивал.

— Господин, наделенный живым разумом, чует их ложь, но та слишком многолика…

Монашек бросил горсть трухи в жаровню, которая вспыхнула ярким алым пламенем. И дым пошел густой, тяжелый. Он расползался по комнатушке, заполняя ее. И Жилю пришлось сделать вдох.

И второй.

Голова его отяжелела.

— Господин…

Голос доносился сразу со всех сторон.