Тайны серебряного века - Анатолий Терещенко

В середине мая 1922 года поэт и танцовщица покидают Советскую Россию.

«Ишь ты, на крыльях славы они мотыльками порхают, перемещаются из страны в страну, а я что, хуже? — завистливо рассуждал скульптор. — Я ведь русский Роден! А почему не могу быть таковым в Европе или Америке?»

Скоро его мысли материализовались…

* * *

Коненкову все больше и больше нравилась Маргарита — и вот финал: 12 сентября 1922 года в церкви Покрова в Филях они обвенчались. Кстати, вез их в церковь сын Шаляпина Борис, по уши влюбленный в Маргариту. Он очень страдал от этого, но ничего не мог переиначить.

Заметных изменений в жизни Коненкова женитьба не произвела. Молодая жена переехала из шаляпинского особняка в дом-мастерскую на Пресне, где она часто позировала скульптору. Он же продолжал готовить обеды на своей кухонной буржуйке. Особенно ему удавались наваристые щи, которыми он угощал гостей. Они нравились всем, кто пробовал это первое блюдо маэстро. А что же молодая жена? Она была не способна везти семейную телегу, наполненную с горой многими бытовыми обязанностями, нелегкими в то голодное и холодное время. Она была светской львицей, неспособной ломать накрашенные ногти…

В 1923 году, еще по-летнему теплым сентябрьским днем, вернулся из Америки Сергей Есенин. Приехал один, оставив там свою Дуняшу. Он тут же забежал к своему другу и тезке. Коненков нашел во внешности поэта большие изменения. Они были заметны по одежде, обуви и глубокому шоколадному загару лица, такому неестественному для России со свинцовыми небесами.

— Ну, каков я? — спросил Есенин.

— Забурел ты, парень, вот и все, что могу сказать, — заметил Коненков.

— Забуреешь. Там кругом мразь и смердяковщина. Да я чуть было не повесился там. Удрал от Дуньки и потому счастлив, — счастлив, что снова в Москве, что вижу тебя, что дышу нашим воздухом. Ах, как хочется в деревню, где легко и много пишется…

Потом он мотнул золотогривой головой, взглянул в окно и вдруг с грустинкой продекламировал:

И мне в окошко постучал

Сентябрь багряной веткой ивы,

Чтоб я готов был и встречал

Его приход неторопливый…

— Я понимаю, Сережа, тебя, но ты мне все же скажи откровенно, что такое Америка, какова она? — настойчиво спросил скульптор.

— Америка, Америка — это ужасное, скажу прямо и честно, царство мещанства. Да, я вернулся не тем. Америка — это самая ужасная дрянь…

Хотя потом в очерке «Железный Миргород» в том же году он напишет об Америке совсем по-другому, намного мягче:

«Перед Америкой мне Европа показалась старинной усадьбой… Сила железобетона, громада зданий стеснили мозг американца и сузили его зрение… Европа курит и бросает, Америка подбирает окурки, но из этих окурков растет что-то грандиозное».

Мимо грациозно, уже в который раз, прошествовала супруга Коненкова. Есенин посмотрел ей вслед и выкрикнул рифмой: «Ах, Маргоша, ох, Маргоша, как же ты, душа, хорóша!»

Эта красивая и стройная женщина работала не столько хозяйкой дома, сколько моделью своего супруга. Кстати, она была натурщицей самого лучшего произведения Коненкова — «Обнаженная фигура в рост».

В заграничную поездку, задуманную и пробитую через правительственные инстанции художниками новой России еще в 1921 году, был приглашен в качестве члена Комитета выставки русского искусства в Новом Свете и Сергей Тимофеевич Коненков. Но его задержка объяснялась желанием выехать вместе с женой, знающей английский язык, а отсюда и длительностью оформления выездных документов и получения виз. Большую помощь в совместном выезде в Америку оказал Коненкову нарком просвещения Луначарский.

Выставка уже функционировала, а Коненковых все не было и не было в Америке. Оттуда стали приходить нехорошие вести относительно состояния деревянных работ скульптора.

Так, И. Э. Грабарь писал своей жене из Нью-Йорка:

«Коненкова все нет и нет, а вся его деревянная скульптура растрескалась до невозможности. Скандал. Она не выдержала морского путешествия и сухого нью-йоркского климата… Без Коненкова нельзя их штопать».

По пути в Америку он по выездным делам короткое время находится в Риге, и зимой 1924 года оказывается в Париже, где посещает музей Огюста Родена.

Сопровождает его Виктория Петровна Кончаловская (1883–1958) — филолог, преподаватель французского университета Сорбонны, сестра знаменитого русского художника и друга Коненкова.

Он находит в Родене свое сходство, а именно пластики «снятой с движения», пластики «естественного жеста». Оказалось, как и он, Роден рисовал и лепил натурщиков не позирующих и сидящих обездвиженными, а расхаживающих у него в мастерской.

«Да, недаром меня назвали русским Роденом, — сам себе хвастался Коненков. — Как много общего у нас с ним. Не одинаковы только условия работы. Ему Париж дал эту роскошную мастерскую, а у меня на Пресне она с буржуйкой и продуваемая всеми ветрами насквозь окнами и дверями».

Для Сергея Тимофеевича все будет впереди. Москва по заслугам оценит его после возвращения на Родину — подарит лучшую творческую обитель.

А пока из Парижа они переезжают на северо-запад Франции в морской порт Шербур и после соответствующего карантина, продолжавшегося трое неприятных ожиданиями суток, по трапу поднимаются на гигантский по тем временам океанский лайнер «Олимпик». Дорога в Америку через загадочную Атлантику началась. Он на пике спокойствия и радости — рядом любимая женщина, натурщица и переводчик. Семейная пара наслаждается друг другом, палубными променадами и великим, как время, океаном.

По прибытии в Нью-Йорк Сергей Тимофеевич быстро реставрирует свои изувеченные морской сыростью деревянные скульптуры. В Америке они встречают очень много русских.

— О боже, да здесь все русское решительно в моде. Сколько знакомых и известных артистов и художников! — восклицает Коненков.

На гигантском вернисаже Россию представляют более 100 художников — цвет российского изобразительного искусства. Здесь волей-неволей у четы Коненковых, как и у других мастеров резца и кисти, постепенно зарождалась мысль, что творчество — это деньги, а деньги — вездеход.

Главная цель организаторов выставки — картины и скульптуры к услугам толстосумов из числа бизнесменов и богатых коллекционеров. Выбирайте, покупайте — оптом и в розницу! Многие художники были оценены по достоинству и возвратились в Советскую Россию с деньгами, а те, кто задержался, тоже не остались внакладе.

И вот уже думы о том, что творится на Родине, отходят на второй план. И не случайно — он от друзей и знакомых получает сведения, что в Москве стали появляться на него пасквили. Его обвиняют в формализме, а творчество «русского Родена» постепенно забывается. Газеты и журналы скоро о Коненкове замолчали.

Он узнает, что такой же критике подвергается и его друг Сергей Есенин. В 1927 году секция литературы и искусства издательства Коммунистической академии выпускает сборник статей под названием «Упадочное настроение среди молодежи. Есенинщина». В этом сборнике многие литераторы ополчились на поэта. Так, литературовед В. М. Фриче подверг суровой критике одну комсомолку, которая взяла под защиту творчество российского поэта: