Теория поцелуя - Елена Сокол

– Он к тебе подкатывал? – выпятил грудь Антон.

– Ну, я, вообще-то, симпатичная, ко мне многие подкатывают, – без ложной скромности заявила Савина.

– Он к тебе прикасался? Только скажи, что прикасался, и я его…

– Ребят, я, пожалуй, пойду, – тихо сказал я и вышел, оставив их наедине.

Сейчас он ее поцелует, она ему вкатит, но он не отступится. Не самый подходящий для меня момент наблюдать счастливых и влюбленных сумасшедших.

– Да, он положил мне руку вот сюда, а затем сюда, – донеслось из комнаты, прежде чем я закрыл дверь.

– Сюда?! – приглушенно.

Я покачал головой и пошел прочь.

Вечерние улицы дышали летней прохладой, а звезды казались такими близкими и такими яркими, что захватывало дух.

Велосипедные шины с тихим шелестом облизывали асфальт, а я все сильнее и быстрее крутил педали. Мне казалось, что я задыхаюсь, лечу в никуда и не вижу выхода. Мне хотелось повернуть голову и увидеть, как она едет со мной рядом. Но вокруг не было ни души. А мне продолжало казаться, что в скрипе колес, в шуме машин, в стрекоте сверчков я слышу ее голос.

На следующий день я сдавал экзамен. Никак не мог выкинуть из головы тот факт, что Лена тоже должна была сдавать сегодня зачет. Я пытался не думать о том, что она сейчас находится этажом ниже, но мысли упорно возвращались к ней.

Спуститься и посмотреть хоть одним глазком? Дождаться нужного часа и застыть у окна, наблюдая, как она спешит домой? Сделать вид, что мне нужно в деканат, и пройти мимо? Случайно столкнуться на лестнице? Сесть на свое любимое место в библиотеке и ждать, что она придет? Да хотя бы перестать проверять свой долбаный телефон каждые пять минут!

– Исаев! – позвал меня преподаватель.

Я вышел, ответил по билету, отдал листок с решеными заданиями, получил свое «отлично» и на автомате вышел из аудитории. Побрел вниз по лестнице, постукивая зачеткой о ладонь. И замер, увидев Лену, беседующую с Харитоном возле аудитории.

Она стояла, обнимая руками учебники. Такая маленькая по сравнению с ним, хрупкая, светлая. Она слушала, хлопая ресницами и кивая в ответ. И улыбалась. А он привычно захватил пространство вокруг нее: уперся локтем о стену, выпятил грудь и, поигрывая бицепсами, неприлично громко хохотал над своими же (уверен, что дебильными) шутками.

Мгновение – и Лена взглянула на меня, она сразу застыла. Кошкин что-то продолжал говорить ей, но она уже не слушала. Смотрела на меня напряженно и, кажется, даже не дышала. Может, наш контакт глазами длился секунду, а, может, целую жизнь, не знаю. Но это было так больно, так остро, будто меня проворачивали через мясорубку.

Раз – и все. Я прошел мимо. И словно не было ничего. Да, наверное, и не было. Так, просто показалось.

Двое молодых людей из разных кругов на короткий миг позволили этому миру думать, что у них может быть что-то общее. Что у них может быть что-то большее, чем просто мимолетный зрительный контакт в университетском коридоре. А теперь… теперь все встало на свои места.

Не знаю зачем, но я пришел после экзамена домой. Наверное, мне нужны были родительские нравоучения, которыми они меня с удовольствием пичкали при любом удобном случае.

Вероятно, я хотел, чтобы под аккомпанемент причитаний и наставлений мне удалось забыться от тяжких дум и тоски. Или просто снова хотел вспомнить, кто я и откуда. Окунуться в привычную атмосферу и не думать больше о Лене.

Но вместо отповеди вдруг получил нечто совершенно иное.

Родители молчали. И это понимающее, сочувственное, многозначительное молчание было важнее тысячи слов. Впервые в жизни мать и отец не лезли мне в душу и не пытались учить. Они словно поняли, что мне и без этого сейчас плохо, и не стали задавать никаких вопросов. Я даже не помню, чтобы мама что-то говорила мне. Кажется, она молча поставила передо мной тарелку и погладила по спине. А пока я ел, папа болтал с младшими обо всяких глупостях и потом просто на прощание похлопал меня по плечу.

Честно, я не знал, что они могут быть такими – поддерживающими без слов, тактичными, мягкими. В юности глаза слепит категоричность: либо все черное, либо белое. И третьего не дано. Потому я видел свою семью именно такой, какой хотел видеть. Хотя сам был бессовестным упертым максималистом, бесконечно уверенным в своей правоте. И теперь мне было стыдно, что я так относился к ним прежде, за то, как вел себя и как изводил их своим показным бунтарством.

Я не знал, как мне жить дальше. Не знал, чего ждать и во что верить. Я знал лишь одно: я все еще любил Лену. И не представлял, что однажды смогу забыть ее и полюбить кого-то еще.

Лена

– Что ты делаешь?

Рома застыл в дверях моей комнаты в тот самый момент, когда я яростно выгребала из шкафа последнюю партию одежды, чтобы распихать потом по пакетам и спустить в мусорный бак.

– Японский метод очищения жизни, – запыхавшись, произнесла я. – Смысл в том, что ты перебираешь все свои вещи, и если они не приносят тебе счастья, то выкидываешь их без сожаления.

Брат сунул руки в карманы джинсов:

– И как? Помогает?

– Конечно! – Я выпрямилась и убрала со лба прилипшие пряди волос. – Будильник, туфли, платья, косметика, весы, журналы. Одна проблема. – Взглянула в зеркало: – Как выбросить свое собственное лицо?

– Знакомые чувства! – Гаевский откашлялся и сел на мою кровать. – Тебе стыдно?

– Ужасно, – выдохнула я.

– Так иди и скажи ему об этом.

– О чем? Что я сама себя ненавижу?

Брат улыбнулся:

– Уверен, он поймет.

– И зачем ему такая, как я?

Рома лишь пожал плечами:

– Не знаю.

– Вот видишь. – Я шмыгнула носом и вернулась к сдиранию одежды с вешалок.

– Но он-то тебе нужен?

Мне пришлось остановиться и взглянуть на него.

– Да, – вот сейчас я произнесла самое сложное слово на свете.

И сердце так больно сжалось, что я не могла дышать.

– И ты его любишь?

Горло сжало, будто тисками.

– А как ты понял, что любишь Настю? – прошептала я. В глазах защипало.

Брат задумался. Он облизнул губы, пожал плечами. Я уже думала, что никогда не ответит, как он вдруг произнес:

– Я понял, что все станет бессмысленным, если у меня не будет ее.

Глаза зажгло от слез. Вот оно! Да! То самое чувство!

– Я не знаю, как все исправить, Ромка. Не знаю. Мне так стыдно, и я боюсь, что он не простит.

Брат встал и обнял меня:

– Все ты знаешь. Хватит бояться саму себя!

Ромка вышел из моей комнаты в футболке, обильно смоченной моими слезами. Закрыв за ним дверь, я бросилась к компьютеру. Кажется, теперь я знала, что мне делать. Открыла файл, набрала текст, отправила его, а затем взяла телефон: