У времени в плену. Колос мечты - Санда Лесня

Логофет принес бумагу и чернильницу с гусиными перьями и тщательно стал выводить буквы. Завершив, он потряс над бумагой песочницей, сдул песок и стал читать: «Мы, Георге Штефан, великий логофет, Костаке Чоголя, великий спафарий, Мирон Чоголя, великий хлебничий и Штефан, второй сердар...

— Только меня, прошу, не вставляйте, — воспротивился сердар.

— Желаешь, твоя честь, чистеньким выбраться? — приблизил к нему лицо логофет. — Имей в виду, жупын Штефан, ежели учую, что ты хоть словечком о том, что мы замыслили, обмолвился, то знай — откуда слово твое вышло, оттуда и душа вылетит.

— Тебе не за чем тревожиться, потому как и мне не по душе дела воеводы. Тот молодой драбант был мне братом двоюродным. И невинно погиб.

— Чем ты помочь нам сможешь?

— А чем твоя честь приказать изволит.

— Ну, это другой разговор, — положил ему на плечо руку великий логофет. — Читаю дальше: «...клянемся милости твоей, князю Трансильвании, и про то пишем: да помогут нам бог и пресвятая дева Мария и ангелы и все святые, и святая церковь, и святой пост, чтоб властитель Трансильвании сжалился над этой несчастной землей и убрал от нас нынешнего господаря, Василе-воеводу, и ради этого пришел с войском. Клянемся мы и в том, что сколько его милость израсходует на это дело и плату за содержание войска, все мы берем на себя, и имущество воеводы, чтобы в руки твоей милости перешло».

— А теперь поставим свои подписи и да поможет нам отец небесный избавиться от сего губительного господаря!

Бояре-заговорщики поглядели друг на друга и расписались.

Логофет сложил клятвенное письмо вчетверо и спрятал его в ларь.

— Итак, дожидаться будем нашего часа. О ходе дел вас вовремя известят. Постараюсь любыми путями добиться поддержки и воеводы Матея. Так с двух сторон возьмут господаря в когти.

У ворот бояре распростились с логофетом и неверными шагами, покачиваясь, пошли по улице.

Была беззвездная ночь. Ветер сердито гудел в горбатых акациях. Проходя мимо дворца, в отсвете молнии они увидели разбросанные под стенами тела обезглавленных драбантов.

— Среди этих несчастных находится и твой двоюродный брат, — сказал Мирон-хлебничий. — Зря порешили парня! Зря!

— Ни в чем виновным он не был, — скрипнул зубами сердар.

— Теперь уж поздно что-либо доказывать, — вздохнул Мирон.

— Рано или поздно, но наказание падет на голову палача. Несправедливый поступок сей! Безвинен парень.

— И ежели был безвинным, разве не лежит он среди всех остальных? — махнул рукой жупын Костаке.

32

«Время зачинает государства, время сметает, долгое же царствование время обновляет».

Мирон Костин

Стояли последние августовские дни. Молодые журавли пробовали силу своих крыльев, готовясь к дальнему полету, ласточки сбивались в стаи, первые желтые листья слетали с деревьев.

Господарский двор, весь убранный гирляндами из еловых и сосновых веток, с флагами и знаменами на башнях и у ворот, ожидал высоких гостей. Сам воевода в сопровождении пышной боярской свиты, с блистательным войском, насчитывающим почти десять тысяч всадников, выехал из города под грохот барабанов и звуки труб. Вдоль дороги выстроились толпы людей в праздничных одеждах.

Коляски боярских жен и самой государыни, все заново отлакированные, сияли на солнце. Молодые бояре, верхом на арабских скакунах, молодецки озирались вокруг.

Часам к одиннадцати на бешеном скаку взлетел на холм всадник, размахивая белым платком.

— Едут! Едут! — кричал он что было сил.

Народ заволновался. Бояре стали выстраиваться в ряды.

Вскоре появились первые казаки во главе с полковниками, окружавшими молодого Хмельницкого. Шагах в ста от воеводы полковники придержали своих разгоряченных коней.

— Ого! — озабоченно вымолвил Тимуш. — Пан тесть вышел со всем своим войском.

Воевода спешился и вместе с боярами пошел ему навстречу. Тимуш же продолжал восседать на коне, сжимая рукоятку сабли. И только когда полковник Хлух рявкнул: «А ну, слазь!», соскочил Тимуш с коня и попал прямо в объятия тестя.

— Добро пожаловать, зятюшка! — прижал его к груди воевода.

Стали обниматься и полковники с боярами, а казаки попрыгали с коней и стали брататься. Сближение получилось таким стремительным, что вскоре они уже обменивались шапками и даже конями.

— Привести господарского коня! — шепнул воевода логофету.

Двое стремянных подвели под уздцы гнедого коня со звездой во лбу и в белых чулках, пританцовывавшего под звуки труб. Золотая упряжь, усыпанная драгоценными каменьями, ослепительно блестела.

— Принимай, зять, этот дар! — сказал воевода. — Пусть с честью носит он тебя! Садись в седло, чтоб народ увидел.

Конь играл под Тимушем, встряхивая своей изящной головкой и то и дело кося огненным глазом на нового хозяина. Полковники стали сыпать шутками:

— Словно принц какой, наш Тимоша! Глянь, аж весь раздулся от гордости!

Под несмолкаемые здравицы толпы, буханье пушек и оглушительный трезвон колоколов вся свита повернула к городу. Дружки жениха и ратники были разведены по постоялым дворм и усадьбам. Многих люди зазывали к себе, чтоб угостить. Потому как таков нрав молдаванина: последнюю краюху хлеба и ту отдаст гостю.

В престольном зале Тимуш сидел молчаливый, прислушиваясь к тому, что говорилось вокруг. Бояре сразу же нашли общий интерес с полковниками и разошлись по светелкам слушать через толмачей рассказы казаков, людей открытой души и нрава веселого.

Господарь через своего толмача жупына Котнарского задал Тимушу несколько вопросов, на которые тот отвечал угрюмо.

Внезапно он поднялся с кресла и сказал:

— Утомился после столь длинной дороги. Отдохнуть желаю.

— Конечно, конечно, пан зять, — заторопился воевода. — Мой постельничий позаботится обо всем! Отведи их, жупын Хадымбу, в баню.

За ужином Тимуш по-прежнему оставался молчаливым и угрюмым.

— Может, что-нибудь не по вкусу твоей милости? — озабоченно спросил воевода. — Ты молчалив, как погляжу, и вроде бы серчаешь...

— В многословии легко упрятать обман, — ответил Тимуш.

На этот раз приумолк воевода. И так, без большого веселия, поужинали они, и каждый отправился в свою комнату, чтобы приготовиться к свадьбе, назначенной на следующий день.

Тимуш сидел на подоконнике раскрытого окна и задумчиво смотрел в ночь. Он