Мальчик, сделанный из кубиков - Кит Стюарт

Я оглядываюсь по сторонам, потом бросаю взгляд в кухню в конце коридора. Никаких следов ни ремонта, ни кавардака не заметно.

И в этот самый миг я слышу крик Сэма: «Нет, не хочу!», а следом за ним раздается громкий пронзительный визг. Мы с Прюденс переглядываемся; ее лицо напоминает гротескную маску тревоги. Я поворачиваюсь в сторону лестницы, но она протискивается мимо меня и уже мчится по ступенькам. На площадке появляется брат Оливии, Гарри.

– Сэм швырнул в Оливию джойстиком! – кричит он.

Потом из комнаты показывается сама Оливия, держась за голову. Когда она убирает руку, становится видно, что по ее аккуратно причесанным белокурым волосам струится кровь.

– Все в порядке, мамочка, – говорит она тихо.

– Оливия! – восклицает Прюденс.

– Сэм! – ору я.

Он в комнате – судя по куклам на полу и постеру со смазливыми юнцами из «One Direction» на стене, она принадлежит Оливии. В ногах большой железной кровати висит большой плоский телевизор; на экране застыл пейзаж из «Майнкрафта». Сэм, сжавшись в комочек, лежит на кровати, прикрывая голову руками.

– Сэм, что ты опять натворил?

– Она хотела, чтобы я играл в «Майнкрафт», а я не хочу, не хочу! Потому что он сломал мой замок! И это больше не мое место!

Я не слушаю: хватаю его и выдергиваю из кровати. Он пытается цепляться за простыни, но я выдираю их у него из рук.

– Пойди извинись.

Выволакиваю его из комнаты; Оливия с мамой стоят в ванной. Прюденс прикладывает к голове дочери влажное полотенце и гладит ее по волосам.

– Извините нас, пожалуйста, – говорю я. – С ней все в порядке?

– У нее серьезная рана, – почти по-детски обвинительным тоном говорит Прюденс.

– Проси прощения! – требую я от Сэма.

Но он, поникший и несчастный, уже начал всхлипывать.

– Так, наверное, лучше мне отвезти его домой.

– Нет, – возражает Оливия. – Он не нарочно! Он не хотел в меня попасть! Не надо, мамочка.

Но Прюденс вскидывает глаза, в которых читается едва сдерживаемая ярость матери, защищающей своего ребенка.

– Думаю, так будет лучше, – цедит она.

– Идем, – рычу я, в глубине души понимая, что мне тоже следовало бы встать на защиту своего ребенка.

Скорее всего, он швырнул джойстиком с досады, не желая попасть в Оливию. Но я раздерган, зол и смущен – и полон клокочущего адреналина. Знакомая гремучая смесь эмоций. Все как всегда.

И теперь я беру его за руку и наполовину веду, наполовину тащу волоком вниз по лестнице. Мы выходим за дверь и оказываемся на улице.

– Вечно ты все портишь! Ну что ты за говно такое! – ору я в бешенстве.

Холод немедленно пронизывает меня до костей, но я едва это замечаю, я на полном ходу несусь к машине. Распахнув пассажирскую дверцу, заталкиваю Сэма внутрь, потом захлопываю ее и сам плюхаюсь с другой стороны. Едва очутившись в салоне, все еще разъяренный, все еще вне себя от злости, поворачиваюсь к нему, готовый обрушить на его голову новые потоки ярости. И внезапно осекаюсь. Я вижу, как он сражается с ремнем безопасности, пытаясь трясущимися руками вытянуть заевшую ленту. Сердце у меня обрывается. Душу затапливает чувство вины. Словно цунами, накрывает с головой, отключая все остальные чувства.

– Я так хотел, чтобы хоть раз в жизни все прошло по-человечески, – произношу я негромко, обращаясь скорее к себе самому. – Всего один раз. Ты понимаешь, Сэм?

– Хочу есть.

– Я знаю, но ты понимаешь, почему папа так расстроен?

– Где мама?

– Я не знаю, Сэм. Не знаю.

Когда мы подъезжаем к дому Дэна, я паркуюсь и, заглушив двигатель, поворачиваюсь к Сэму и кладу руку ему на плечо. Иногда он шарахается от моего прикосновения, но на этот раз он поднимает руку и накрывает мою ладонь своей.

– Извини, – говорю я. – Извини, что я накричал на тебя и сказал плохое слово.

– Ты сказал слово на букву «г». Я думаю, оно очень плохое. Хуже, чем «писька» или «какашка».

– Я знаю, знаю. Прости меня. Я люблю тебя.

Мы еще некоторое время сидим в машине.

– Хочу есть, – говорит он.

На ночевку Сэм остается со мной в квартире Дэна. На полу рядом с моей кроватью я устраиваю ему постель из диванных подушек, спальных мешков и одеял. Некоторое время лежу рядом с ним и мы развлекаемся с самолетным приложением, отслеживая пути случайных самолетов в разных частях света.

– Эй, пришел твой билет на турнир по «Майнкрафту», – говорю я. – Хочешь взглянуть?

Эта жалкая уловка – попытка хоть каким-то образом пробудить в Сэме искру интереса. Но он лишь качает головой и вновь утыкается в телефон.

– Максимальная вместимость «Боинга-семьсот сорок семь» – шестьсот сорок человек, – сообщает он мне.

Возможно, сейчас просто неподходящий момент. А возможно, все кончено.

Наутро я везу его обратно домой, предвкушая очередной мучительно неловкий безмолвный обмен с Джоди. Наверное, в конце концов эти передачи Сэма с рук на руки превратятся в нечто из голливудских шпионских фильмов – мы будем встречаться на подземных парковках или в уединенных загородных домах.

– Ребенок при тебе?

– Да. Ты один?

– Да.

– Деньги, как договаривались, в купюрах без пометок и с номерами вразбивку?

Потом решаю не возвращаться сразу в квартиру, а прокатиться по тихим утренним улицам. Проезжаю через гигантскую развязку Бедминстерского моста с ее головокружительным лабиринтом съездов и полос, еду вдоль реки, мимо Темпл-Мидс в Тоттердаун. Там когда-то был один паб, в который мы с Дэном раньше любили ходить, с люминесцентным освещением и линолеумом на полу, но с отличным музыкальным автоматом со старыми хитами в стиле панк и рэгги. Теперь на его месте выросли жилые дома. Мне тут же вспоминается кафе – наше кафе, – которое, скорее всего, в ближайшем будущем ждет точно такая же участь жертвы бума на рынке недвижимости.

Просто поразительно, насколько мы, если задуматься, не властны над своей собственной жизнью. Теоретически никто не мешает мне ехать так и дальше, обратно в центр, потом по шоссе М32, потом по М5, потом по М6. К вечеру я могу быть в Шотландии. Но не буду. Семья, обязательства, страх, жестокая реальность в виде еды, которую предлагают на автозаправках. Легче всего смириться с ролью пассажира, который смотрит на проносящийся за окном пейзаж. Годы мелькают мимо, точно поток машин.

Решаю вернуться обратно к Бедминстеру по извилистым викторианским улочкам. Они так плотно заставлены припаркованными по обеим сторонам машинами, что по ним приходится буквально ползти, а не ехать, молясь, чтобы не было встречных машин. Меня не отпускает острая потребность предпринять какие-нибудь решительные действия. Какие угодно. Бросаю взгляд на телефон на пассажирском сиденье и вижу очередной пропущенный звонок от мамы. Вот оно. Нужно свести их с Эммой. Нужно пригласить ее в Бристоль, посадить обеих в одной комнате и заставить поговорить. Может, хоть это мне под силу исправить.