Вольная русская литература - Юрий Владимирович Мальцев

поворот» (стр. 320). То же – в «Круге первом»: «освобожденный» секретарь парторганизации Степанов был «освобожденным также и от сомнений и блужданий во тьме. Довольно было объявить по радио, что нет больше героической Югославии, а есть клика Тито, как уже через пять минут Степанов разъяснял это решение с таким настоянием, с такой убежденностью, будто годами вынашивал его в себе сам»[204].)

Все эти противоречия в сознании «гомо советикус», в сознании тех, кто составляет опору советского режима и на ком он только еще и держится, сегодня можно понять и объяснить, лишь исходя из представления о «двойном мышлении», «двойном сознании». Явление двоемыслия довольно глубоко и подробно проанализировано в самиздатовской философской литературе. Этот анализ, несомненно, представляет собой очень важный вклад самиздата в дело изучения психологии советского общества. О. Алтаев в статье «двойное сознание интеллигенции и псевдокультура» дает такое определение двоемыслия: «Двойное сознание – это такое состояние разума, для которого принципом стал двойственный взаимопротиворечивый, сочетающий взаимоисключающие начала этос, принципом стала опровергающая самоё себя система оценок текущих событий, истории, социума. Здесь мы имеем дело с дуализмом, но редкого типа. Здесь не дуализм субъекта и объекта, не дуализм двух противоположных друг другу начал в объекте, в природе, в мире, добра и зла, духа и материи, но дуализм самого познающего субъекта, раздвоен сам субъект, его этос. <…> Оставаясь непреодоленным в разуме, разлад, тем не менее, преодолевается экзистенциально, в особого рода скептическом или циническом поведении, путем последовательного переключения сознания из одного плана в другой и сверхинтенсивного вытеснения нежелательных воспоминаний. Психика, таким образом, делается чрезвычайно мобильной: субъект непрерывно переходит из одного измерения в другое, и двойное сознание становится гносеологической нормой»[205].

Блестящий анализ феномена двойного сознания дал Дмитрий Нелидов в эссе «Идеократическое сознание и личность»[206]. Определив советское общество как «идеократию», Нелидов говорит, что в этом обществе господствующая обязательная, так сказать, «правящая» идеология носит безличный характер, она «отчуждена от всякого индивидуального сознания. Она принадлежит всем вместе и никому в отдельности. Она есть просто “объективная реальность, данная нам в представлении”, с которой каждый гражданин государства вынужден в той или иной мере считаться. Как бы ни был он предан этой идеологии или как бы безоговорочно ни отвергал ее, – она всегда есть для него нечто внешнее, то, что соединено с ним, независимо от его личного фанатизма или неверия. Содержание этой идеологии есть исповедание веры государства» (стр. 187–188).

Эта идеология обязательна для каждого. «Однако практически нет и, наверное, не может быть человека, убеждения которого целиком бы укладывались в эту систему и описывались этим языком. И поэтому всякое “идеологическое соучастие” <…> неизбежно выправляет индивидуальное сознание ради безличного отчужденного сознания, олицетворяющего собой всю сумму государственной веры» (стр. 189). Идеология «в качестве абсолюта» пронизала «все формы общественного бытия, противопоставив себя относительному сознанию индивида». И обесценив, принизив это индивидуальное сознание, она «ставит людей в положение ребятишек из детского сада, которых воспитывает безликое идеологическое “Оно”» (стр. 193). Идеократия принципиально отличается от всех других видов тирании, ибо «при всех возможных персонификациях, при всех культах никакая личность по сути дела не может управлять тоталитарным обществом. Не Сталин был абсолютным диктатором, но обожествленная истина. <…> Правит не личность, но идеологический джинн, выпущенный из бутылки. <…> Так называемый культ личности был только одной из кульминаций безличностного, по сути идеологического культа» (стр. 193–194).

Нелидов отмечает любопытный парадокс идеократического общества: «Находясь под властью идей, человек перестает жить идеями в чистом виде. Он живет комплексами идей – инстинктами, которые в нем особым образом воспитываются постоянным идеологическим давлением» (стр. 194). И действительно, мы видим, что Русанов у Солженицына не рассуждает, а просто как бы инстинктивно реагирует на чужие высказывания и мысли. Разговоры о совести или религии вызывают у него готовые ответы: «религия – опиум для народа», совесть – «идеалистический бред», всякое нелояльное высказывание – это «идеологическая диверсия» и т. д.

Всё отношение индивида к внешнему миру в идеократическом обществе есть как бы пародия на кантовское трансцендентальное познание – «человек воспринимает мир посредством априорных заданных форм», говорит и мыслит стереотипами, судит обо всем по готовым и обязательным шаблонам. Личные убеждения и совесть в этой системе оказываются совершенно чуждыми и неприемлемыми понятиями. «Когда великая мировая литература прошлых веков выдувает и выдувает нам образы густочерных злодеев, – и Шекспир, и Шиллер, и Диккенс, – пишет Солженицын, – нам это кажется отчасти уже балаганным, неловким для современного восприятия, <…> чтобы делать зло, человек должен прежде осознать его как добро или как осмысленное закономерное действие. Такова, к счастью, природа человека, что он должен искать оправдания своим действиям. У Макбета слабы были оправдания – и загрызла его совесть. Да и Яго – ягненок. Десятком трупов обрывалась фантазия и душевные силы шекспировских злодеев. Потому что у них не было идеологии»[207]. Русанов, не испытывая ни малейших угрызений совести, доносил, «изобличал врагов», отправлял на смерть и ходил при этом «с достойно поднятой головой», потому что «тогда и не считалось вовсе, что здесь чего-то надо стыдиться!» (стр. 215). Не считалось! И всё. Возможности же личного чувства стыда Русанов как бы и не допускает вовсе.

Идеология, предписывающая индивидуальному сознанию исчезнуть, отменяющая его суверенность и заставляющая его подчиниться заданному шаблону, продолжает Нелидов, «накладывается на личность, пытаясь раствориться в ней и в то же время поглотить ее целиком. Но это оказывается принципиально недостижимым, что приводит к феномену двоемыслия» (стр. 200). Идеология «хочет править вами изнутри. Вот это проникновение в ваш разум и волю отчужденного от вас разума и воли, ваше приспособление к ним и подыгрывание им, ваш отказ от собственного духовного выбора и ответственности за него, от собственных ваших мыслей и веры, нельзя назвать иначе как попранием человеческой сущности, дегуманизацией» (стр. 203–204). Двоемыслие – это духовная болезнь, болезнь, которая свидетельствует о предельной человеческой падшести и падшестью именно – о неистребимой духовности. Двоемыслие возникает от того, что люди, как бы безраздельно ни отдавались они идеологической рефлексологии, как бы ни лгали, притворялись, гримасничали, как бы ни хитрили и ни обманывали себя, всё же остаются людьми» (стр. 201).

И Русанов, хотя он сам себе не отдает в том отчета и не сознает этого, чувствует ложь и неправоту того государства и той идеологии, которым он преданно служит, отсюда и ужас его перед реабилитированными, страх перемен, и в поступках своих он то и дело отступает от прямой линии поведения кристально чистого советского человека. Русанов сам