Германский офицерский корпус в обществе и государстве. 1650-1945 - Карл Деметр

Однажды, когда офицер Генерального штаба должным образом исполнял полученный им приказ, высокопоставленный генерал упрекнул его, заявив: «Сэр, король назначил вас офицером Генштаба, и вам должно знать, когда не следует подчиняться».

6. Привычка мыслить независимо, несомненно, оказала влияние на тактику ведения боя. Прусские офицеры не хотят чувствовать себя связанными множеством правил и ограничений, как это имеет место в России, Австрии или Англии. С такими офицерами, как у нас, невозможно организовать формальную оборону подобно той, что ввел Веллингтон, где каждый связан множеством правил и норм. Мы смотрим, как развиваются события, и предоставляем каждому полную свободу проявлять инициативу, мы отпускаем вожжи, мы поддерживаем каждый отдельный успех, даже если он входит в противоречие с намерениями командующего, в то время как Веллингтон настаивал на том, что он в любой момент должен иметь возможность контролировать передвижения любого подразделения. Но этого нельзя добиться, если подчиненные, не зная приказов командования, сами рвутся в сражение, используя каждую возможность, как это происходит у нас.

7. Этот обычай также характерен для прусского офицерского корпуса, и я склонен относить его за счет того образа мыслей, что внушил нам Фридрих-Вильгельм, – это обычай подавать в отставку, не получив ожидаемого повышения. Таково требование чести, и это, наряду со многими другими правилами, может создавать огромные трудности для командования. Это также может стоить государству больших денег и привести к преждевременному уходу многих способных офицеров. Нигде больше это явление не принимает таких масштабов, как здесь. Мы служим нашему Верховному главнокомандующему, и ему принадлежит право распоряжаться нашими талантами и способностями. Однако, если он считает кого-то из более молодых способнее нас и обходит нас чином, не подсластив пилюлю настолько, чтобы наша честь была удовлетворена, мы должны подать прошение об отставке. «Начальству виднее», – гласит поговорка. Пусть в остальных местах это не так, но к прусской армии это утверждение можно отнести с полным правом. Если главнокомандующий сочтет нас недостойными повышения, если он выказывает нам пренебрежение, не делая и не говоря ничего, что могло бы загладить обиду, нам остается единственный выход. Тут нет попытки обжаловать решение: король всегда прав, и, если кто-то полагает, что его честь и достоинство были унижены, тут уж ничего не поделаешь – пусть это случилось один-единственный раз и не важно, кто был в этом виноват. Репутация офицера должна быть незапятнанна, и он скорее уйдет в отставку по собственному желанию, чем позволит остальным показывать на себя пальцем и говорить: «Вон идет тот тип, что должен убраться отсюда и подыскать себе другую работу». Я сам был в таком положении, и я сделал то, чего ожидала от меня армия. Поначалу мое прошение было принято в штыки, и мне было отказано. После этого я на своем опыте узнал, что обида может становиться все сильнее и сильнее, и все, что происходит вокруг, только раздувает ее. Я почувствовал, что почва уходит у меня из-под ног. В конце концов я поступил по-своему и на год ушел в отпуск. Все, естественно, сочли, что это означает конец моей армейской карьеры, и я сам так думал. Но к принцу крови отношение особое, и это в полной мере относится и к моей отставке, и к полученной компенсации, и к восстановлению в должности.

Во всей этой истории меня, так же как и других армейских офицеров, глубоко оскорбило поведение генерал-майора фон Мантейфеля. Но я не собираюсь сейчас касаться этого вопроса, и, хотя это самое подходящее место, чтобы подробно описать тот ущерб, который он нанес нашей армии, я оставлю это до другого случая.

Однако он не единственный, кто нанес серьезный удар традиционным нравственным принципам прусского офицерства. В определенной степени сейчас происходит их возрождение, и для потомства эти истории лишь служат примером того, как высок был моральный дух офицерства. Однако некоторые из этих ран еще не зажили, они гноятся до сих пор, и это продлится еще долго. Вот самые болезненные из них:

1. Офицеры определенного типа, которые сражались в войнах за освобождение, остались в армии после установления мира. Среди них было множество «странных типов» – людей низкого происхождения, не получивших должного воспитания, офицеров других армий, бывших добровольцев-егерей, храбрецов, выслужившихся из солдат, и множества других чужеродных элементов. Ссоры, дуэли, взаимная неприязнь и разделение на группировки стали обычным явлением в офицерской среде после войны, но, как только удалось избавиться от чуждых элементов, ситуация нормализовалась. Прусский офицер снова, как и раньше, стал рядом с королем, и снова был готов отдать жизнь за своего монарха, и оскорбление, нанесенное королю, снова воспринималось каждым офицером как личное оскорбление. Но когда последние из этих добровольцев-егерей в конце концов – в 40-х и начале 50-х (т. е. около пяти лет назад) – дослужились до высоких чинов, таких как командующие полками и выше, оказалось, что не все они сделаны из того же теста, что и остальные прусские офицеры. В основном это люди, которые испортили многие наши пехотные полки, проявляя небрежность и безответственность при зачислении кандидатов на офицерские должности, так что в армию опять попало множество «странных типов». Ворон ворону глаз не выклюет – будет уместно заметить по этому поводу.

2. По-видимому, теперь все меньше остается людей, из которых может получиться настоящий прусский офицер. Но так было не всегда: когда страна была в опасности – в 1848, 1849, 1854, 1859 годах, – нужные люди всегда находились. Однако в мирное время перед молодежью открывается множество путей, которые больше подходят образованным людям. Бойен, военный министр, избавился от лишних офицеров, но, когда пришло время экзаменов, они сделали так, что сыновьям небогатых офицеров и безденежного дворянства, которые всегда были главным источником пополнения для армии, стало трудно попасть в кадетский корпус. Времена были трудные, стоимость воспитания и образования была выше, чем люди их круга могли себе позволить. Возникла нехватка офицеров, а для того, чтобы поддерживать боеспособность армии, их требовалось все больше и больше. Офицеров нужно было найти, и в конце концов их стали набирать отовсюду, где только можно было найти хоть что-нибудь подходящее: юноши из буржуазных семей производились в офицеры в таких количествах, какие раньше невозможно было представить, а из аристократов чаще всего шли в армию самые тупые из всех сыновей, – те, кто бросил учебу, и т. п. Примерно в то же время качество нашего военного образования заметно понизилось, и до сих пор оно оставляет желать лучшего. В Берлинском кадетском корпусе нередки случаи воровства. Мой адъютант Ягов был старостой в кадетской группе, и при нем за год трое кадетов были исключены за воровство. Качество пополнения, которое мы имели в предыдущие пятнадцать лет, неизбежно приведет к тому, что честь прусского офицерства не будет оставаться на таком же высоком уровне, на каком она была после 1848 года. Оскорбление короля перестало считаться личным оскорблением для офицеров. Монархизм, который был непременным свойством старого прусского офицерства, теперь остался в прошлом. Во многих местах – в газетах и даже в ландтаге – нашу профессию безнаказанно поливают грязью. Понятие чести, как его представлял себе Фридрих-Вильгельм I, дискредитировано сегодня некоторыми старшими офицерами, которые считают людей, служащих у них под началом, своими холопами, и обращаются с ними так, как ни один джентльмен себе не позволит обращаться с другими джентльменами. Подхалимство не пресекается, а поощряется продвижением по службе, сплетням уделяется такое внимание, как если бы это были донесения секретной полиции – и то и другое особенно приятно генералу Мантейфелю. Конечно, эти явления не приняли массового характера, но они оказывают свое разрушительное воздействие, поскольку скрыть это невозможно. И ситуация продолжает ухудшаться. Такие вещи происходят повсюду, и армия не исключение, и в настоящее время мы вынуждены смириться с ухудшающимся качеством нового пополнения офицерского корпуса. Время оказывает не укрепляющее, а, наоборот, расслабляющее, разобщающее действие. Результат не замедлит последовать, сколько бы прекрасных исключений мы ни наблюдали, или, вернее, сколько бы ни оставалось армейских подразделений, еще не затронутых этой заразой. Пока это не коснулось гвардейцев, всей кавалерии и старых частей, за исключением, насколько мне известно, 4-го и 5-го пехотных полков. В 32-м полку дела также обстоят не очень хорошо. Но все эти подразделения по-прежнему в лучшей форме, чем те, что стоят на Рейне, и в составе которых все еще много весьма своеобразных офицеров, попавших туда в 1848 и 1849 годах. В те дни на Рейн назначались самые худшие полковые командиры, и большинство из них были выходцами из этой части страны. Само собой, служить на Рейне офицерам не просто. Жизнь там не похожа на ту, к которой они привыкли в Пруссии. Все классы без исключения свалены в одну кучу, в трактирах и пивных офицеры вынуждены общаться с торговцами и тому подобными людьми, которые к тому же богаче их самих.